ЧАСТЬ I
I
Под Краковом, около Балиц, входивших в ту пору в состав обширных владений Топорчиков из Тенчина, стоял в лесу хутор, называвшийся Охотничьим, потому что в нем собирались в прежние времена охотники и там же отдыхали после охоты.
Хутор этот был построен много лет тому назад Ясем из Тенчина. Со временем хутор пришел в запустение, дом покривился набок, и только пастухи укрывались в нем в ненастную погоду; но нашелся обедневший шляхтич, который, растратив отцовское наследство, выпросил себе за небольшую плату старый дом с куском леса и поля, ссылаясь при этом на какое-то дальнее родство со Старжами.
Тенчинские паны ставили ему только одно условие: чтобы он не охотился в лесах и не распугивал им дичь, да хоть немного приглядывал за порядком. Старый вояка, ни к чему больше не способный и живший в большой нужде, согласился на все, лишь бы дали ему спокойный угол и, получив охотничий хутор, подправил кое-как жилой дом и зажил в нем с женой и сыном.
Немного было чести для шляхтича и рыцаря прозябать в этой запущенной усадьбе, да еще не ему принадлежавшей, но Збышку Суле жизнь среди мещан и немцев Кракова, не уважавших шляхетских прав, казалась еще более тягостной.
На хуторе, если и приходилось кому-нибудь кланяться, то по крайней мере не шведу и не саксонцу, а своему же брату-шляхтичу, а в Кракове каждый дерзкий войт, каждый квартальный требовали повиновения себе.
Сула жил небогато, но и без особой нужды.
Сын Збышка, которого звали Мартиком, потому что при крещении ему дали имя Мартина, а мать называла его уменьшительным Мартик, был уж не очень молод, но и не стар: ему исполнилось тридцать лет. Как и отец, он выбрал себе рыцарское ремесло, но постоянно переходил от одного магната к другому, жалуясь, что ему везде плохо и что его обижают. Бросая службу в одном месте, он возвращался на время к отцу и выжидал лучших времен и лучших людей.
Охотничий хутор находился всего в полутора милях от Кракова, и всякий раз, когда ему хотелось побывать в городе (а желание это приходило к нему почти ежедневно), он мог быстро собраться, провести денек с добрыми друзьями, всего наслушаться, хорошенько выпить, ничего за это не платя, и в веселом настроении, с кучей новостей, вернуться на ночь к родителям.
Правда, Збышку Суле не очень то нравилось, что сын его нигде не мог пристроиться. Ему бы хотелось видеть его в войске какого-нибудь влиятельного пана, добивающимся милостей и положения в свете, но, с другой стороны, и он сам, и мать Збита были рады, что сын с ними; при нем жизнь в пустом хуторе становилась более веселой и приятной.
Все население хутора состояло, кроме самого Збышка, его жены и сына, из старой бабы-стряпухи, работника, мальчика-сироты, забредшего сюда из Кракова, пары лошадей в конюшне, коровы и дворового пса.
Усадьба стояла среди глухого леса, а в окрестностях города всегда блуждает немало бродяг и разбойников, представляющих опасность для мирных жителей, но Збышка они не трогали: всем было известно, что поживиться у него чем-нибудь трудно, зато легко получить по загривку, так как старый вояка при случае умел хорошо управляться с дубиной.
И он, и сын его Мартик были люди не робкого десятка, хорошо владевшие и саблей, и топором.
Наступил осенний вечер; небо в тот день было покрыто тучами, и сумерки спустились незаметно. Ветер шумел в лесу, срывая с деревьев засохшие листья. В старом доме, у огня, сидел Збышек, а неподалеку от него дремала Збита; глаза ее уж плохо видели, а руки тряслись, и она не могла прясть по вечерам. В углу, на лавке, сидела с пряжей старая Маруха, а в другом углу работник Хабер от нечего делать строгал лучину. В печи что-то кипело в горшках. Дым, которому ветер мешал выйти из трубы и загонял обратно в дом, наполнял комнату едкой гарью, но никто не обращал на это внимания.
Тоскливо тянулся вечер. Мартик, уехавший по своему обыкновению в Краков, еще не вернулся. Поджидали его к ужину. Збита прислушивалась в тревоге к шуму ветра, стараясь различить в нем топот коня возвращающегося сына. Тревожилась она не напрасно, потому что Мартик возвращался иногда домой избитый м окровавленный.
Как всякому доброму рыцарю, который вмешивается в каждую свалку, случалось ему бывать в разных переделках.
Ветер, всегда поющий осенью странные песни, сегодня завывал так пронзительно, что сердце сжималось страхом. В этом вое слышалась то человеческая жалоба, то плач ребенка, то громкие крики толпы и бранные споры, то чей-то бесовский смех, то разбойничий свист, то насмешливое пение каких-то невиданных птиц.