Николай Кораблев поднялся на берег и еще раз посмотрел на тех, кто навсегда остался тут, на дне оврага. И не слышал он в эту минуту трупного, тошнотворного запаха. Он стоял на берегу, сняв с головы пилотку, и шептал:
Вот где вы, друзья мои, полегли… безыменные герои! Придет день, мы будем торжествовать победу… А вы? Нет, мы будем чтить память о вас, друзья мои!
И он вспомнил, как в конце прошлой войны, когда Германия была покорена, заболтали о мире такие деятели, как Ллойд-Джордж, Клемансо, Вильсон, и прочие. Болтая о мире, они готовили новую войну. «Принесем ли мы миру мир? Осилим ли мы тех, для кого война «мать родная»? — и в эту секунду Николай Кораблев услышал, как около него запели пчелы: одна, другая, третья. «Так поздно — и пчелы!» — подумал он и тут же почувствовал, как что-то ущипнуло его за край ладони. Он посмотрел ка ладонь. Из нее брызнула кровь. Догадавшись, что это кто-то в него стреляет, он упал на землю. Полежав несколько минут, перевязав платком руку, он, боясь наскочить на мину, пополз туда, откуда хлынула на врага дивизия Михеева.
«Может, кого-нибудь там встречу…» — подумал он и, спустившись в овраг, встал, шагая осторожно, все так же боясь нарваться на мину.
Выбравшись из оврага, Николай Кораблев увидел справа изуродованный, почти снесенный лес и несколько пушек. И он смело зашагал к пушкам в полной уверенности, что обязательно кого-нибудь около них встретит. Но когда подошел, растерянно остановился: он узнал ту батарею, у которой перед боем они были вместе с Анатолием Васильевичем, и вспомнил, как командарм беседовал с артиллеристами. Да вон у дороги и их пушечка. Она, раздавленная какой-то силой, распласталась… И около нее три человека. Вон тот маленький артиллерист, который так заразительно смеялся, хватаясь за живот. А этот — с крупными руками, как у «Вакулы-кузнеца». А вон тот — молчаливый, где же их заяц «Микитка»?
Николай Кораблев повернулся и посмотрел вдоль опушки.
Да. И там все изуродовано, примято, убито… Новое — только широкие следы от танков, а вон и танк «тигр». Он стоит позади батареи мертвый. Впереди же батареи метрах в ста — двухстах «кувшинчики», а около них и дальше поле усеяно танками.
Ого! — тихо позвал Николай Кораблев. — Ого! — громче произнес он и крикнул: — Ого-о-о-о!
Никто не отозвался.
«Значит, наши все там, на высоте», — решил он и в сумерках пошел вперед, на «танковое кладбище».
Тут были всякие: маленькие и крупные, с яркими красными звездами на боках и мрачно-черные, тупорылые «тигры». Вон из-под одного виднеются ноги. Придавленные в коленях, они приподнялись, да так и остались торчать в воздухе. А это вот уже не танк, а груда сгоревшей стали и железа. Как все это горит! А с этого какая-то страшная сила снесла башню, завернула ствол пушки, изогнув его в дугу… И вдруг Николай Кораблев отступил на несколько шагов: из-под накренившегося танка показалась маленькая саперная лопаточка.
В то время когда вражеская артиллерия обрушила ураганный огонь на поля, овраги и леса, Михеев со всем своим штабом уже переправился на левый фланг дивизии и сидел перед рацией, вызывая командарма.
Туго, туго, товарищ первый! — прокричал он, заслышав голос Анатолия Васильевича.
О том, что Михееву будет «туго», Анатолий Васильевич знал еще вчера, когда отдавал приказ повернуть дивизию на Орел. Но в данный момент командарм ничем помочь ему не мог: за этот месяц боев его армия «вымоталась», «поредела», а так называемые «неприкосновенные резервы» ему положено было пустить в дело только после взятия Орла.
Держись!.. Насмерть!.. И чтобы ни одного немецкого танка на нашей стороне!.. — приказал он.
Михеев опустил отяжелевшие руки. Ему стало все убийственно ясно: командарм не поможет; две трети дивизии, отрезанные огнем артиллерии и минометов, залегли перед высотой — это было равносильно пленению; ночью немцы разбомбили мост через реку, и машинам со снарядами пришлось скрыться в лесу и там поджидать, когда саперы восстановят мост. Михеев знал, что у артиллеристов есть свой неприкосновенный запас снарядов, который они всегда берегут для удара «в лоб врага». И Михеев, взвесив все, сказал про себя: «Не теряться при трудностях!» — затем вскочил с походного стульчика и крикнул, обращаясь к своему штабу:
Принять круговую оборону!
Тогда артиллерия пришла в движение, располагаясь на танкопроходимых местах, а впереди ее засела пехота.
Взвод Сиволобова, от которого осталось всего четырнадцать человек, расположился неподалеку от опушки леса, перед батареей. Пехотинцы быстро окопались, то есть каждый построил себе «кувшинчик» и скрылся в нем. Скрылся и Сиволобов. Уютно устроившись в окопчике, он вскоре выглянул оттуда и осмотрелся. Справа от них — шоссейная дорога Мценск — Орел, прямо — поле, гладкое и ровное, как ток, левее — овраги, извилистая речушка с крутыми берегами… И Сиволобов опытным глазом определил, что танки пойдут не по дороге и не через овраги, а именно вот по этому ровному полю.
Ну, ну! Живем! — сказал он своему соседу, молодому бойцу Сереже. — Живем, говорю, Серега! Только не турись!
Это чего, дядя Петя, «не турись»? — спросил тот.
Так у нас на Волге говорят. Не торопись, значит, не беснуйся. Бей в переносицу врага, как медведя. Заторопишься, руки затрясутся, мазать будешь. А промазал, тебя — хлоп! — И Сиволобов смолк, видя, как в полукилометре от них появился танк «тигр».
Знакомец наш, Серега! — пошутил Сиволобов. — Братка тому, которого мы с тобой полонили. Вишь, форсит, дескать, мне все нипочем и все трын-трава!
Танк и в самом деле развернулся, затем стал вполуоборот, как бы красуясь собой, потом осторожно, будто человек, боясь промочить ноги, двинулся вперед и вдруг, сорвавшись, понесся прямо на опушку…
Слышали ли бойцы выстрелы? Вряд ли. Они только увидели, как танк со всего разбегу споткнулся и начал кружиться, точно жук с переломанной ногой.
Молодцы артиллеристы: лапку «тигру» подбили! — пояснил Сиволобов Сереже. — И гляди, гляди! — тут же вскрикнул он.
Откуда-то из укрытия вышел второй танк. Подскочив к первому, он остановился, видимо, намереваясь взять того на буксир.
Дура! Дурак! — удивленно покачивая головой, прокричал Сиволобов. — Наши-то ребята ведь уж прицелились. А этот нюхаться подошел. Они ему… — Сиволобов не успел договорить, как позади грохнул пушечный выстрел, потом второй, третий…
И танк вспыхнул, словно костер, облитый нефтью. В ту же минуту немецкая артиллерия обрушилась на овраги, затем огонь упал на опушку, где стояла советская батарея.
Кройся, Серега! — вскрикнул Сиволобов и, прикрыв голову саперной лопаточкой, скрылся в окопчике.
Над ними все гудело, ревело, охало, смертельно вздыхало. Так пять, десять, двадцать минут. Казалось, не будет конца. Сиволобову вдруг захотелось пить. Он припал к влажной стенке окопчика и начал сосать, губами ощущая, как дрожит земля, будто кто ее бьет кувалдой. И снова все смолкло. Сиволобов высунулся, посмотрел на батарею. Там лес был почти снесен, некоторые пушки разбиты, разбросаны.
«Значит, покрошил ребят!» — подумал он и удивленно улыбнулся: от артиллеристов выскочил с ленточкой на шее заяц. Сначала он сиганул было в сторону немцев, затем сделал крутой поворот и маханул к лесу. Это был «Микитка». Следя за бегством «Микитки», Сиволобов увидел и другое: справа, из лесочка, три артиллериста выкатили маленькую пушечку и вместе с ней скрылись в канаве у дороги.
Ага! Это та, язвительная, — проговорил Сиволобов, ни к кому не обращаясь. — «Подкалиберный снаряд», — вспомнил он слова Николая Кораблева. — Язвительная! Стукнет, дырочку в палец сделает, а танку смерть неминучая!
Артиллеристы — истребители танков — выставили ствол пушки и нацелились. Сиволобов посмотрел в ту сторону, куда они нацелились, и увидел, как оттуда, с немецкой стороны, обходя догорающий танк, выскочили три «тигра». На них лепились десантники. Это напомнило Сиволобову тарантула. Однажды он видел, как через тропу переправлялся тарантул, весь облепленный тарантулятами. Сиволобов тронул тарантула соломинкой, и с него осыпались тарантулята, оголяя его, тощего, длинного.