— Нет, — решительно ответил тот.
— Ну, вот видите… До войны мы бились над кадрами, а теперь фронт. Сколько туда ушло лучших людей! Кстати, Сосновский остается тут, на заводе, как уполномоченный наркома для выправления линии Рукавишникова.
— Да, да, — углубляясь все дальше на строительную площадку, говорил инженер Александров. — И вы, Николай Степанович, помогите уж нам. — И, болезненно улыбаясь, он обратился к Ивану Ивановичу: — Вас я тоже знаю. И по батюшке вашему — знатоку богатств Урала, и по вашей работе, — проговорил он так, будто чем оделил Ивана Ивановича.
Николай Кораблев, у которого все больше нарастало неприязненное чувство к Александрову и за его тон говорить «от власти» и за его манеру прихрамывать на обе ноги (Кораблев не знал, что у Александрова ревматизм), зло сказал:
— Чепуха это — нет людей. Плохо вы там ищете, в наркомате. Ну, нам надо на монтаж электростанции, — он чуть подумал и из вежливости пригласил Александрова: — Не хотите ли пройтись с нами?
Тот пожался, но глаза у него тут же вспыхнули.
— Я ведь не видел еще вашей стройки. С удовольствием! А вот и Едренкин.
Едренкин выскочил откуда-то из-за угла, держа в руках блокнот в сафьяновом переплете.
— Мучительно! Честное слово, мучительно! — заговорил он, поеживаясь не то от холода, не то от волнения.
— А в чем дело? — не останавливаясь и не глядя на него, спросил Николай Кораблев, думая: «Вот еще один! Галки! Прилетят, поболтают и улетят».
— Наркоматовская газета поручила мне написать о вашем строительстве… мне не хочется обижать вас… но в то же время я не могу покривить душой, в конце концов совестью журналиста.
— Мы готовы вас выслушать, — сдержанно-спокойно сказал Николай Кораблев.
— Тишина-а-а. Это не строительство, а какая-то вата, — оскорбительно произнес Едренкин, мигая выпуклыми глазами. — Где у вас тут энтузиазм? Где подъем? Где?
Иван Иванович, разъяренный, кинулся к Едренкину.
Николай Кораблев преградил ему путь, успокаивая:
— Что вы, Иван Иванович?
Но Иван Иванович уже прорвался.
— Пустую ему бочку надо: гремит, грохочет. Вот прискачет такой и давай чирикать. Черт знает что!
И в самом деле казалось, что на строительной площадке вовсе никакой работы не ведется: редко были видны люди, подводы; только по шоссейным дорогам, пересекающим всю площадку, то и дело мчались грузовые машины, везя цементированные балки, переплеты, карнизы цехов, кирпич, камень, цемент, железо. Везут, казалось, неизвестно куда и зачем. Одним словом, неопытный человек так бы и подумал, что тут строительство законсервировано, и никак не поверил бы, что на этом строительстве в этот час работало больше десяти тысяч человек.
Но инженер Александров внимательно смотрел на строительную площадку, и лицо у него постепенно разглаживалось. Даже по мелким деталям он видел порядок на строительстве. То, что нигде не валялись лишние доски, бревна, кирпичи, то, что не было той суетни, какая обычно бывает на крупных стройках, то, что по шоссейным дорогам то и дело мчатся со строительными материалами грузовики, — все это говорило инженеру Александрову о хорошо налаженной машине, которая работает без шума, но четко и уверенно. Инженер Александров понимал, что где-то на стороне готовятся балки, переплеты крыш, окна, боковые стены для цехов. Все это привозится сюда на грузовиках и тут собирается. Собирается, как часы, из деталей. Вон нарыты ямы для столбов. И тут же около ям лежат цементные балки, переплеты для крыш, стенки, рамы. Это цех в лежачем положении. Пройдет несколько дней — и цех «поднимется на ноги». Все это видел инженер Александров. Обняв одной рукой Ивана Ивановича, другой Николая Кораблева, он чуточку притянул их обоих к себе и успокаивающе заговорил:
— Не надо шуметь: хорошее дело никогда не шумит, оно идет упорно. Вот за это я вас обоих и люблю… Вот за это… И вы молодцы…
Николай Кораблев опустил глаза, подумал: «А ведь он хороший. Зря я на него так», — и проговорил:
— Есть такая замечательная поговорка: «Не будь настолько кислым, чтобы на тебя не плюнули, но не будь и настолько сладким, чтобы тебя не скушали». Мы с Иваном Ивановичем живем по этой поговорке.
— И это хорошо! — подхватил инженер Александров. — А на ветер не стоит обращать внимания: он и по дороге носится и в трубе воет…
Едренкин, поняв, что последнее произнесено по его адресу, решительно сказал:
— Да. Но все это американизм. И во всей стройке нет русского духа.
Тут вдруг рассвирепел Николай Кораблев.
— Какого черта ты болтаешь о русском духе? Что ты в нем понимаешь? В тебе самом и капли русского нет. Капли! Пылинки!
— Э-э-э!.. — протянул было Едренкин, намереваясь что-то сказать, но из-за угла выскочил чернявенький человек. Рукой — тощенькой, маленькой и сморщенной — он поманил к себе Едренкина. Едренкин сразу кинулся к нему, крича: — А я-то вас искал!
— Ну и ершистые вы оба, — чуть погодя сказал Александров.
— Да уж не дадим себе на ногу встать. А это такой нахал: тебе на ногу встанет да еще милиционера позовет. — Николай Кораблев весело подмигнул Ивану Ивановичу: — Зубастые мы, верно, Иван Иванович?
Здание электростанции, куда они направились, было уже выведено под крышу, хотя леса еще не успели снять. Тут, как и всюду, все прибрано — ни лишней доски, ни лишнего кирпича, даже дорожки и те посыпаны желтым песком.
Николай Кораблев сердито сказал:
— Ну, это уж лишнее, Иван Иванович, дорожки-то песком. Как у канарейки в клетке.
— Лишнее? Чистота никогда лишней не бывает: никто на такую дорожку не осмелится бросить бревно или доску, а на грязную набросают и будут через этот хлам лазить, чертыхаться.
Около здания работал экскаватор, готовя место для котла второй очереди. Он работал легко, налаженно, отфыркиваясь, то и дело выбрасывая из своей пасти огромные груды земли в грузовые машины. Поблизости люди готовили леса для опалубки, закладывая арматуру, заливая ее цементом. Все работали налаженно, но, как всегда на заре, чуть вяло. Увидав Николая Кораблева, Ивана Ивановича и еще неизвестного им человека, рабочие разом ожили.
— С добрым утречком, товарищи, — поздоровался Николай Кораблев и, оглянувшись, увидел на лесах Коронова, недавно по собственному желанию переведенного с лесозаготовок на опалубку. — Как бригада? Подходявы ли людишки? — употребил он любимое слово Коронова.
— Подходявы. Подходявы, Николай Степанович, — ответил тот. — Шуруют ладно.
— Кто это? — заинтересовался Александров.
— Наш. Уральский, — с гордостью ответил Иван Иванович.
— Очень интересный. Очень, — заговорил и Николай Кораблев, уже мило посматривая на Александрова, раскаиваясь в своем неприязненном чувстве, которое у него появилось было к нему, и видя теперь в Александрове только все хорошее. — Очень интересный человек, — и еще проще добавил: — Ну вот, Степан Николаевич… так ведь, кажется, ваше имя и отчество? Так вот, Степан Николаевич, это работают люди-строители, то есть люди в нашей системе, а теперь давайте посмотрим тех, кто работает в системе завода. Посмотрите. У вас глаз острый и опытный, чему я очень рад…
Здание, где монтировался котел мощностью на сто тысяч киловатт, было высотой метров на шестьдесят. Тут работала бригада Ахметдинова. Люди разбросались всюду — одни подтягивали огромные стальные балки, другие, забравшись на самую высоту, прицепясь, как пауки, занимались электросваркой, третьи клепали рубашку котла, а вон на высоте шестидесяти метров, почти под самой крышей, появился Ахметдинов. Он пробежал по балке.
— Ух ты, какой бесстрашный, — проговорил Иван Иванович, задирая голову. — Смотрите-ка, опять бежит. Зачем это ему так?
Рабочий, находящийся тут же, неподалеку от них, сказал:
— Это наш бригадир, Ахметдинов. Он у нас как кошка. Впрочем, головой куда умнее ног своих. Молодец, честное же словушко.
— А вы с ним давно работаете? — спросил Иван Иванович.