Анатолий Васильевич, видимо, хотел сказать какое-то злое слово: глаза у него задрожали, а губы вытянулись, но сдержался, чуть подождал, затем, встряхнувшись, проговорил:
Возможно, они ударят со стороны Орла и Белгорода на Курск. Я говорю с вами, Николай Степанович, на гражданском языке, чтобы было понятней. Возможно. Тогда при удачном прорыве вся наша группировка, стоящая западнее Курска, попадет в мешок. Разгромив эту группировку, они ринутся на Каширу, Рязань и таким же путем захлестнут Москву.
От мысли захватить Москву еще не отказались? — спросил Николай Кораблев и спохватился, видя, как Анатолий Васильевич моргнул, как бы говоря: «И этот лезет с неумными вопросами», — но тот спокойно ответил:
Увлекательная штука — взять Москву. Но… но мы тоже можем ударить по их орловской группировке с севера и юга, и тогда они окажутся в мешке.
А силы есть? — снова не выдержав, спросил Николай Кораблев.
Ну, а как же! Силы? Что это значит — силы? Это не значит только танки, пушки, самолеты, бойцы. Современная война — это не война времен Кутузова. Здесь, на огромнейшем протяжении… ну, километров на четыреста — пятьсот, — Анатолий Васильевич начал водить тупой стороной карандаша вдоль линии Орловско-Курской дуги. — Здесь у нас всюду от трех до семи линий обороны. Что это значит? Это значит, что на очень большую глубину все изрыто окопами, блиндажами, усеяно минами, опутано колючей проволокой, тысячи жилых пунктов, возвышенностей превращены в так называемую круговую оборону. Чтобы пройти где-либо здесь вражеской пехоте, например на линии нашей армии, надо сначала все эти окопы, блиндажи, минные поля, рвы, — все это надо сначала взорвать.
А у них? — уже осмелев, спросил Кораблев.
У них? То же самое.
Но ведь они… вы простите меня, Анатолий Васильевич… может, это все наивно… Но ведь они могут нащупать слабое место в нашей обороне и неожиданно хлынуть в это место.
Слабых мест нет, — уверенно ответил Анатолий Васильевич, — а относительно неожиданности в начале данного наступления… — Он улыбнулся и задал вопрос Николаю Кораблеву: — Ваш завод где находится?
В городке Чиркуле.
Скажите, например, можно в течение недели неожиданно перенести завод в другое место и выпускать там моторы?
Ох, нет! Год понадобится.
А тут хозяйство неизмеримо больше вашего. Страна нам прислала сюда столько, что если бы все это повернуть на мирное строительство, мы воздвигли бы два-три новых Орла. Как ты думаешь, генерал? — обратился он к Макару Петровичу.
Пять, — сказал тот и повторил: — Пять.
Подсчитал. Не три или четыре, а пять. Так вот какое хозяйство, Николай Степанович… если не больше, — чуть подумав, сказал Анатолий Васильевич. — Ваш завод невозможно неожиданно перенести в другое место, а здесь в начале наступления подобная неожиданность немыслима: удары для прорыва накапливаются месяцами; месяцами стягиваются пушки, минометы, пулеметы, танки, самолеты, подвозятся снаряды, горючее, войска, продовольствие, строится встречная оборона. Неожиданно перекинуть все эти колоссальнейшие материальные и людские силы немыслимо… Иначе — авантюра.
Да ведь в конце концов война и есть авантюра: военачальнику разрешено все — обман, подкупы, убийства, неожиданные выступления, — проговорил Николай Кораблев, все еще не отрывая взгляда от карты.
О-о-о! Нет. Война — это наука, с такими же законами, как и математика: военачальник должен разбить противника до выступления. Он этого не сможет сделать, если будет руководствоваться только обманом, подкупами. Обман, подкупы, убийства — это десятистепенное. У Гитлера на первом месте обман, подкупы, убийства, другими словами — авантюра… И такая авантюра непременно приведет к краху, — и в то же время командарм подумал о том, что у врага мощная техника и армия его еще очень сильна.
А чего же вы так волнуетесь? — заметив замешательство командарма, проговорил гость.
То есть? — недоуменно спросил Анатолий Васильевич.
Раз вы уверены в крахе противника, почему же так волнуетесь?
Анатолий Васильевич отступил на шаг от Николая Кораблева и, тоненько улыбаясь, окинул его взглядом:
Почему я волнуюсь? Нет, это не то — «волнуюсь». Я чрезвычайно напряжен, потому что мы собираемся выступать на сцену и нам надо все предвидеть, все учесть.
Николай Кораблев понял, что Анатолий Васильевич сейчас находится в таком состоянии, когда у него обо всем можно спросить, и он, без страха очутиться в наивном положении, стал быстро задавать вопросы, волнующие его самого:
А вы в точности учли силы врага?
Врага, который стоит перед нашей армией, — Анатолий Васильевич провел карандашом по карте против своей армии, — мы видим как голенького и знаем, какие у него силы, где расположены, чем вооружены, какова там оборона, кто командует — дурак или умный в военном отношении. Все это нам известно. И известно, что он еще очень силен, несмотря на то, что под Москвой получил сильнейший удар, и еще более сильный под Сталинградом.
И известно, где и когда враг выступит? — спросил Николай Кораблев.
Анатолий Васильевич некоторое время о чем-то думал, затем развел руки.
Хвастаться не буду: не знаю.
Николай Кораблев ждал, что командарм расскажет ему о самом главном: в каком месте и когда немцы выступят, — а тут «не знаю». Он посмотрел в глаза Анатолию Васильевичу и, видя, что глаза у того по-умному задумчивые, а не с хитрецой, решил про себя: «Нет. Он серьезен», — и растерянно пробормотал:
А тогда как же работать, воевать, если не знаешь? И никто не знает?
Эко, оторвал!.. Даже побледнел, — смеясь, проговорил Анатолий Васильевич. — Нет. Я уверен, Генштабу известно все. Понимаете, все: и где немцы сосредоточили основные силы, — стало быть, намерены нанести удары, — каковы их общие силы, и даже известно, в какой день и час они хотят выступить. Но ведь возможно и другое: Главное командование даст нам приказ выступать. И это возможно. Почему вы все время спрашиваете, когда немцы выступят, а не мы?
Я вообще спрашиваю: когда?
Когда? Этим интересуемся мы все и вся наша страна, — Анатолий Васильевич, как-то холодея, повернулся к Макару Петровичу, видимо намереваясь закончить разговор о состоянии на фронте.
Николай Кораблев, боясь именно этого, торопливо проговорил:
Простите за назойливость. Но план вам известен? План?
Анатолий Васильевич опять стал таким же — готовым к разъяснениям.
План? — спросил он в свою очередь. — Генеральный план наступления? Вижу, вы с ног до головы гражданский человек и думаете, если вам как директору завода известен генеральный план наркомата, да не только, полагаю, наркомата, то и нам известен генеральный план наступления, — он покачал головой. — Не-ет. Мы к этому не прикасаемся, как к святая святых. Такой план безусловно есть.
Николай Кораблев вздернул плечи.
Почему вы говорите гениален, если он вам неизвестен?
Анатолий Васильевич задумался, затем сказал:
Видите ли, я знаю, что в Генеральном штабе разрабатывают планы талантливейшие полководцы, что нам известно по побоищу под Москвой и особенно по Сталинградскому разгрому врага. А теперь вижу гениального коллективного полководца вот здесь, под Орлом. В чем это сказывается?.. Можно разработать очень талантливый план наступления, но он может остаться произведением военного порядка для потомства, если не будет подкреплен материальными и живыми силами. Материальные силы у нас ныне превосходны, мы ими блестяще оснащены.
А я еще видел, что двигается сюда с Урала, из Сибири.
Да только ли с Урала и из Сибири? Со всех концов страны двигаются к нам материальные силы. Их даете нам вы, под руководством партии. Но для проведения в жизнь гениального плана нужны не только материальные силы — пушки, танки, самолеты и прочая, прочая, но и главным образом живые силы, то есть люди, умело и беззаветно выполняющие волю автора плана. Эти силы нам тоже даете вы. Но обучать их приходится нам. К нам в армию идет человек сознательный, который любит жить, мирно и честно трудиться, а тут ему надо убивать… и умирать. Сейчас и живые силы у нас превосходны, — Анатолий Васильевич, радостно поблескивая глазами, чуть подождал и уверенно добавил: — Вот, судя по этим основным признакам, Николай Степанович, я и утверждаю: генеральный план наступления гениален, — он неожиданно смолк и, улыбаясь, стал внимательно смотреть в окно.