— Вот, — подхватил генерал Тощев. — Вот я и говорю: я этих гегельянцев и кантианцев, что собрались по ту сторону линии фронта, с удовольствием раздолбаю.
Все притихли, ожидая, что Анатолий Васильевич снова рассмеется, но тот сказал:
— А ведь генерал в большой степени прав: по ту сторону немало кантианцев и гегельянцев.
В комнату вошел еще генерал. Анатолий Васильевич сразу стал каким-то совсем другим — напряженносерьезным. Вошедший генерал, пожалуй, был такого же роста, как и Макар Петрович, но очень худой и седой. Когда он на секунду задержался у порога, то Николаю Кораблеву показалось, что он в очках. Но очков не было: на бледном лице горели глубоко запавшие черные глаза. И тут же Николай Кораблев увидел, что генерал еще совсем молодой, и еще он заметил, что к этому генералу все относятся по-доброму, тепло. А генерал прошелся и сел на кровать Макара Петровича. Тощев вскочил со стула и, подвигая его генералу, сказал:
Товарищ член Военного совета, вам там, вероятно, неудобно сидеть.
Удобно, — ответил тот глуховато-усталым голосом. — Сидеть везде удобно. Впрочем, есть места, где и неудобно, — в тюрьме, например, — он слегка засмеялся, затем обратился к Николаю Кораблеву, и, все еще не остывший от шутки, сказал: — А вам-то я и не отрекомендовался. Ну, генерал Тощев уже сообщил, — член Военного совета армии, а фамилия почти такая же, как и ваша, — Пароходов. Вы, Кораблев, а я Пароходов — тоже корабль, — он повернулся к Анатолию Васильевичу и спросил: — Был у тебя офицер?
Был. Был, — торопливо ответил тот.
Хорошо. Очень хорошо, — намекая на что-то проговорил Пароходов. — А теперь начнем? Начнем, Макар Петрович, — и снова обратился к Николаю Кораблеву: — Хорошо познакомились с Макаром Петровичем. Дивный мужик. Одно время был председателем райсовета в Москве, затем окончил военную академию, а теперь начальник штаба. Вон где! A-а! Макар Петрович!
А он? А он — секретарем райкома в том же районе, — почему-то рассмеявшись, бася, выпалил Макар Петрович. — Бывало, по воскресеньям на рыбалку вместе ездили, — он смолк, как всегда резко сжал губы и, достав из портфеля огромную карту, при помощи Тощева повесил ее на стене.
Пока вывешивали карту, Николай Кораблев тихо спросил Троекратова, кивая на Пароходова:
Молодой, а побелел, как дед. Что с ним?
Трагедия страшная, — так же тихо ответил тот. — В Ефремове — тут неподалеку городок — фашисты растерзали его семью: жену и двоих ребят; одному-то уже было лет шестнадцать. Вот с тех пор. Ну, давайте слушать.
Карта была испещрена особыми штрихами — синими, красными, зелеными, черными, — и еще туда и сюда рвались густые, жирные стрелы. Иные из них метили в лоб Орлу, другие — куда-то в сторону, в обход Орла и дальше, минуя Брянск. А тут, на реке Зуше, все было разрисовано кружками, квадратиками, пирамидками. Так же все было разрисовано и по ту сторону реки и особенно густо под Орлом и за Орлом. А вот и знаменитая «колхозная конюшня». Она перекрыта штрихами раза три-четыре.
«Вон почему эту карту так охраняет Макар Петрович: в ней вся тайна», — неотрывно глядя на карту, подумал Николай Кораблев.
Ну вот, Николай Степанович, все и налицо, как говорят. Видите, сколько паутин наплел Макар Петрович. А теперь генерал Тощев нам расскажет про свое. Что у вас за ночь изменилось? Слушаем, — почти скомандовал Анатолий Васильевич.
Генерал Тощев вытянулся перед картой и начал докладывать:
Сегодня ночью, товарищ командарм, все поставлено на свои места, то есть закончено последнее передвижение. Я подчеркиваю, товарищ командарм, всюду, — проговорил он и смолк, видя, что Анатолий Васильевич смотрит не на карту, а куда-то в сторону и будто не слушает. — Всюду, — еще раз сказал он.
Я слышу и вижу, — ответил Анатолий Васильевич. — Продолжайте… да ясней.
Здесь вот, на участке в шесть километров, мы выставили около шести тысяч орудий — это вместе с минометами… и замаскировали.
Николай Кораблев притаил дыхание, высчитывая в уме: «Это же… это же на каждый метр…»
Тощев продолжал:
Остальное, товарищ командарм, расположено вот здесь, в лесу. До сегодняшнего дня, по вашему приказанию, двигаются только ночью.
Генерал Ивочкин! Где танки… пехота? — почему-то даже с визгом выкрикнул Анатолий Васильевич.
Макар Петрович подскочил к карте и, тыча в нее пальцем, быстро заговорил:
Вот здесь… и вот здесь… Уральский добровольческий танковый вот тут, товарищ командарм.
Я вас спрашиваю, где танки и пехота противника? А он мне: «Тут, тут!..» Знаете, где все наше, а где у врага? — Он смолк и, как все, посмотрел на дверь.
В дверь кто-то ломился: слышались голоса часовых и еще чей-то — настойчивый, грубоватый. И вот на пороге появился полковник Плугов. Он, все так же по-юношески улыбаясь, как будто его чем-то одарили, проговорил:
Извиняюсь за нарушение… но понимаешь ли, инфузория какая… — и вытянулся: — Товарищ командарм, разрешите доложить? — Вынув из полевой сумки листовку, написанную на немецком языке, он приложил к ней перевод и подал Анатолию Васильевичу.
Анатолий Васильевич прочитал листовку по-немецки, затем, подумав, стал читать перевод. И по мере того как он читал, лицо его зеленело, глаза суживались, пальцы на правой руке собирались в кулак. Прочитав, он тихо, сдержанно и с большой горечью сказал:
Что это? Подогреть нас хотят или… в самом деле начинается? — и подал листовку генералу Пароходову.
Тот ее тоже прочитал, повертел в пальцах, затем протянул Анатолию Васильевичу. Сначала казалось, он все это проделывает вяло, неохотно, но вдруг его черные глаза загорелись такой ненавистью, что Николай Кораблев чуточку отшатнулся от него, а Пароходов сказал:
Наконец-то. Мертвецам захотелось скорее в землю — на постоянное место. Где достали, полковник Плугов?
По ту сторону, товарищ член Военного совета. Вот и погоны, — Саша вытащил из кармана немецкие офицерские погоны.
Пароходов, брезгливо оттолкнув их, спросил:
Как?
Ребята подбили. Товарищ командарм, — обратился он к Анатолию Васильевичу, — те ребята, которых мы послали в Ливни. Наскочили на мотоцикл. Сбили офицера и водителя. У офицера вот эта листовка.
«И Ливни, значит?» — мелькнуло у Николая Кораблева, но к нему подсел Саша и тихо сказал:
Те ребята большое дело сделали. Вернулись. Но вы не тужите: глядишь, через недельку вы и сами в Ливни попадете, — и вскочил со стула, заметя, как на него смотрит Анатолий Васильевич.
Рокоссовскому послано? — спросил тот.
Нет еще, товарищ командарм.
Немедленно послать.
А зачем? — возразил Пароходов. — Ведь ему-то известно, что известно нам с тобой, Анатолий Васильевич?
Простите, — вмешался Николай Кораблев. — Я что-то ничего не понимаю. Если это не секрет?..
Секрет-то, конечно, секрет, да еще какой, но… — Анатолий Васильевич взял было листовку и хотел передать Николаю Кораблеву, но, заглянув в окно, резко повернулся к двери и пошел на выход, пряча листовку в грудном кармане.
По улице, поднимая вихрь пыли, пронеслись три легковые машины. Впереди — длинная, обтекаемая, ослепительно таращась ярким радиатором, а за ней еще две. Первая шла плавно, будто по асфальту, только иногда накреняясь то на одну, то на другую сторону. А за нею две коротенькие, юркие. Они прыгали на ухабах, подскакивали и, казалось, выбивались из сил, чтобы не отстать от первой. Но вот первая машина, резко затормозив, остановилась около хаты, где жил Анатолий Васильевич, и тут же две другие, тоже круто затормозив, стали по бокам. Со двора выбежала Нина Васильевна, а из первой машины вышел военный человек в плаще. На ходу стянув перчатку, сняв с головы фуражку, он подошел к Нине Васильевне и поцеловал у нее руку.
Командующий фронтом Рокоссовский, — преобразившись, напоминая чем-то простого бойца, произнес Анатолий Васильевич и стремительно выбежал из хаты, а за ним и все остальные, кроме Николая Кораблева.
Этот припал к окну и прошептал:
Рокоссовский! Рокоссовский! Так вот он какой — Рокоссовский!