Рейн кричит мне вслед, прося свою аптечку первой помощи, поэтому я срываю ее рюкзак с плеч и бросаю его на пол, убегая.
Я не останавливаюсь, пока не добираюсь до выхода. Там упираюсь плечами о металлическую дверную ручку и набираю полные легкие влажного воздуха через разбитую дверь.
Черт, ненавижу это место.
«Бонис» – или как они там называются – все еще буйствуют снаружи. Я смотрю на них с ревнивой яростью. Картер, казалось, боялся их, но если вы спросите меня, то они выглядят так, будто чертовски хорошо проводят время. Ни о чем не заботясь в…
Внезапно вся толпа устремляется к дороге перед торговым центром. Так темно, что я не могу понять, что заставило их сорваться, пока свет фар не освещает чувака с рюкзаком на велосипеде. Даже с другой стороны парковки я вижу ужас на его лице, когда они набрасываются на него, как пираньи. Его крики громче рева двигателей.
Когда они, наконец, умчались, на дороге не осталось ничего, кроме искореженного куска металла и мясного комка, где только что был живой, дышащий человек.
– О, хорошо. Они ушли, – хриплый голос Рейн подобен небесному по сравнению с теми звуками, которые я только что слышал.
Я отрываю взгляд от трупа на улице и поворачиваюсь к ней – она одна, и я чувствую облегчение. Раскрываю объятия и обнимаю ее – не знаю почему. Думаю, мне просто нужно подержать ее, пока что-то снова не попытается ее отнять.
Рейн обнимает меня в ответ, и с минуту мы так и стоим.
– Как Квинт?
Рейн вздыхает:
– Он жив, но я не знаю, как долго смогу держать его в таком состоянии. Если выну стекло, он потеряет слишком много крови, поэтому я просто промыла, где возможно, и оставила как есть. Надеюсь, что его тело само вытолкнет осколок. Я слышала, что такое бывает.
Я заставляю себя ободряюще улыбнуться и целую ее в макушку.
– Да, такое бывает.
– Ламар приглядит за ним ночью.
– Хорошо.
– А Картер вернулся на свой пост у фонтана. Он сказал, что сегодня вечером дежурит.
– Значит, он наблюдает за нами прямо сейчас.
Рейн кивает, прижавшись к моей груди:
– Возможно.
Я выпускаю ее из объятий и отступаю на шаг. Вглядываясь в её лицо, ищу признаки искренности.
– И вся эта история с нашей помолвкой…
Рейн краснеет и опускает глаза.
– Несколько ночей назад мне приснился сон, будто мы лежим на поле Олд Мэн Крокерс, и ты сделал для меня маленькое помолвочное кольцо из травинки, – Рейн поднимает левую руку и смотрит на свой пустой палец. – Это казалось таким реальным, понимаешь? Пока ты не превратился в пугало, и четыре всадника апокалипсиса не пришли и не подожгли тебя.
– Ты уверена, что не пыталась просто заставить своего парня ревновать?
Рейн опускает руку и смотрит на меня так, словно я только что плюнул ей на туфли.
– Ты сейчас серьезно?
– Как никогда.
– Я сказала это, потому что так чувствую, Уэс. Не хочу называть тебя своим парнем. У меня был парень, и я не чувствовала себя так – Рейн бросает взгляд на темный коридор, простирающийся позади нее и на незрелого мужчину в тени. – Но, глядя на то, что ты даже не боролся за меня, я полагаю, ты не испытываешь того же.
Я обхватываю лицо Рейн и тащу ее в тень дверного проема магазина рядом с нами. Мне ненавистно, как ее глаза расширяются от страха, и требуется все мое самообладание, чтобы не заорать ей в лицо прямо сейчас.
– Послушай меня, – шиплю я сквозь стиснутые зубы. – Когда я нашел тебя прошлой ночью, я думал, что ты, блять, мертва, – я выплевываю слова, вспоминая, каким тяжелым казалось ее безжизненное тело в моих руках. Как ее руки болтались по бокам, а голова запрокинулась, когда я прижал ее к груди и заплакал, уткнувшись в холодную щеку. – Впервые в своей жизни я думал о том, чтобы покончить с собой. Если бы я наконец не нащупал твой пульс, то лёг бы рядом и вышиб себе гребаные мозги, так что не говори мне, что я чувствую.
Рот Рейн открывается в моей ладони, а брови сходятся вместе от боли.
– Уэс.
– Я буду бороться за твою жизнь. Я буду сражаться, чтобы защитить тебя. Но я никогда не буду пытаться удержать тебя или кого-либо другого рядом с собой.
Капелька скатывается из уголка блестящего от слез глаза Рейн и сбегает по краю моего указательного пальца к ее приоткрытым губам. Протянув руку, она кладет маленькую ладошку мне на сердце – на то место, где тринадцать зарубок. Они говорят миру, сколько приемных семей меня выгнали, сколько раз я был недостаточно хорош, сколько раз боролся, чтобы остаться, и всё равно был выброшен.