– Что? – встревает Брэд.
– «The Nookie»!
– Что?
Они поют припев снова и снова, а Уэс наклоняется и шепчет мне на ухо:
– Я, блять, не играю Limp Bizit.
Я хихикаю, когда Крошка Тим, шаркая ногами, выходит из темного магазина на втором этаже, держа свое банджо над головой:
– Кто-то сказал «перепихон»?
– Уэс пытается понять, какая у меня любимая песня, – кричу я им.
– По-моему, она похожа на фанатку Тейлор Свифт, – дразнит Крошка, занимая место на несколько ступеней выше Бранджелины.
Уэс снова смотрит на меня и поднимает бровь.
– Ты свифти*?
Я пожимаю плечами, но прежде чем успеваю ответить, замечаю знакомый s-образный силуэт, окутанный облаком дыма и приближающийся к атриуму из коридора слева, – того, по которому я никогда не хожу.
– Давай, Серфербой, – кричит Кью невнятно, растягивая слова, и щелкает пальцами в нашем направлении. – Сыграй мне что-нибудь Т. Свифт.
Взгляд Уэса становится жестоким и опускается на меня. Резкая линия его челюсти напрягается в свете свечей.
– Ты хочешь, чтобы я вел себя хорошо? – шепчет он. Смысл его слов ясен.
Ты хочешь продолжать жить здесь, или я могу побыть придурком?
– Нет, – говорю я, и у меня появляется злая идея. – Я хочу, чтобы ты сыграл «Mean»*.
Уэс усмехается:
– Песня? – Я киваю. – Ты уверена? – Я снова киваю.
– Хорошо, но ты должна это спеть.
– Что? Нет. Уэс…
– Да, – он проводит большим пальцам под порезом на моей щеке, давая мне понять, что он точно знает, кто его оставил. – Ты поёшь.
– Но… что, если я не знаю слов?
– Их все знают.
Прежде чем успеваю продолжить спор, пальцы Уэса ложатся на струны, как будто он играл эту песню сто раз, и поезд под названием «Mean» отчаливает. Грудь сжимается при взгляде на Кью, которая сейчас сидит на нижней ступеньке эскалатора и пристально смотрит на меня.
Когда приходит время мне петь первую строчку, голос сдавливает, но Уэс просто снова играет мелодию, на этот раз тихо напевая слова. Я почти решаюсь, но только с третьей попытки слова действительно слетают с моих губ.
Сначала они тихие, когда я говорю Кью, что она любит издеваться на теми, кто слабее.
Чуть громче, когда рассказываю, что ее голос напоминает скрип ногтя по стеклу.
И к тому времени, как мы доходим до припева, я заявляю – не ей, а себе, – что однажды я уйду отсюда, а она навсегда останется злобным ничтожеством.
– Йи-хо! – кричит Крошка, присоединяясь на банджо. Он спускается по лестнице эскалатора и проходит прямо мимо Кью, которая делает затяжку из своей трубки и пытается изображать непонимание.
Бранджелина встают, держась за руки, и раскачиваются назад и вперед, помогая мне петь второй куплет о том, как я иду, опустив голову, потому что она всегда указывает на мои недостатки.
Но только когда Горластый появляется из ниоткуда и начинает играть на своем аккордеоне так, будто это электрогитара вишневого цвета с изображенным на ней пламенем, я наконец чувствую себя достаточно уверенно, чтобы петь в полный голос. Это не красиво. Это не идеально. Это, уж точно, не достаточно хорошо для хора Первой баптистской церкви Франклин-Спрингс. Но когда я смотрю Кью в глаза и говорю ей, что она жалкая лгунья, которая умрет в одиночестве, для меня это звучит чертовски хорошо.
Софи подбегает ко мне и начинает танцевать и петь во весь голос, и к последнему припеву даже Уэс и Ламар, который считает себя очень крутым, подпевают.
Когда песня заканчивается, Крошка Тим затягивает концовку еще на две минуты, исполняя худшее, но самое страстное соло на банджо в мире. Мы все хохочем, когда он поднимает инструмент над головой, как будто только что сыграл нечто невероятное.
Но звук выстрелов очень быстро заставляет нас замолчать.
Когда эхо разносится по торговому центру, мое сердце останавливается, а руки тянутся к Уэсу; корпус банджо взрывается, осыпая Крошку осколками дерева.
Кью поднимается и стоит пошатываясь. Теперь в тишине атриума слышен лишь один голос – хихиканье укуренной сучки.
– Вы, ублюдки, кучка... комиков, да? – Она размахивает маленьким черным пистолетом, крутя расслабленным запястьем и указывая на всех нас стволом. – Вы теперь кучка рок-звезд?
Она спотыкается, делая несколько шагов вперед, с самодовольной ухмылкой на сонном лице.
– Ну хорошо. Вы знаете, что едят рок-звезды? – слышим ее медленный злой смех. Она улыбается. – Они не едят дерьмовую еду.
Ее глаза с отяжелевшими веками останавливаются на Крошке, который держит в руках то, что осталось от его уничтоженного банджо, и выглядит так, словно собирается заплакать. Подойдя к нему, она тычет в его толстый живот стволом пистолета и усмехается: