И вот в конце 1908 г. неожиданно совершилось разоблачение Азефа.
Люди сколько-нибудь чуткие и добросовестные признавали, что в деле Азефа я оказался правым не только в конечном результате, но был прав во всех деталях моего расследования, что Бакай вовсе не был подослан ко мне и что Деп. Полиции вообще не так уж легко было меня обмануть, как о том уверенно говорили мои противники, что я умею расследовать дела о провокации и что все то, что Натансон и Чернов распространяли про меня, было — сплошная клевета.
Были и такие из моих противников, кому было невыгодно это громко признать, — и они предпочитали молчать!
Но были и такие, кто, признавая, что я оказался прав в деле Азефа, говорили: это так, но что касается дела Стародворского, (другие называли имена Бжозовского, потом Батушанского и др.), в этом деле Бурцев неправ, его обманывают агенты Деп. Полиции, он совершает величайшее преступление, губит революционное движение и т. д., — и на этом основании снова начинали против меня свою старую борьбу, какую они вели из-за Азефа.
Конечно, после разоблачения Азефа мои обвинители по делу Стародворского сильно сбавили тон сравнительно с тем, что они еще недавно говорили обо мне, но они все-таки систематически продолжали вредить мне так же, как это делали Натансон и Чернов в деле Азефа.
Таким образом, с разоблачением Азефа исчезло многое, что разрушало мои дела, и открывалась широкая дорога для дальнейшей моей работы.
Я начал встречать несколько большую поддержку, чем раньше. Я смог часто выступать в европейской прессе и выпустил новую книгу «Былого». Русские газеты охотно помещали мои интервью и статьи о моих разоблачениях.
Сочувствия, приветов, горячих газетных статей, корреспонденций было без конца. Едва ли когда-нибудь какое-нибудь другое эмигрантское русское дело имело такую шумную известность в России, как то, которое мне приходилось тогда вести. За моей деятельностью по легальным изданиям имели возможность следить по всей России.
Я стал ждать, что из России приедут представители не только революционных, но и умеренных и радикальных партий, представители Думы и печати для переговоров об общем деле и дадут нам возможность широко развить литературную пропаганду заграницей и борьбу с провокацией, о чем тогда с таким сочувствием говорили в России — или, пользуясь моим опытом, сами будут работать в этом направлении.
Но на деле, и следующие года — были очень тяжелыми годами в моей жизни опять таки потому, что я продолжал идти не проторенными партийными дорогами, а шел своей дорогой и был против всяких компромиссов — и направо и налево.
Глава XXXVI
Дело Стародворского после разоблачения Азефа. — Первые указания на сношения Стародворского с Департаментом Полиции. — Тайное получение документов из Департамента Полиции. — Прошение Стародворского из Шлиссельбургской крепости о помиловании. — Его переговоры с чинами Деп. Полиции в Петропавловской крепости.
Разоблачение Азефа меня спасло от нескольких новых тяжелых ударов. Я их ждал. Их ждали и мои друзья с болью в сердце за меня, и мои враги с надеждой «сосчитаться» со мной. Мне было трудно даже что-нибудь сделать, чтобы предотвратить эти удары. Я быль убежден, что если Азеф не будет разоблачен или даже только его дело затянется, то мне не удастся отвратить надвигающихся на меня несчастий.
Пока происходил суд по делу Азефа, в широкой публике только догадывались, что партия эсеров ведет против меня какое-то серьезное дело. Более же посвященные, если не знали определенно имени того, на кого я «клевещу», то во всяком случае были вполне убеждены, что против меня ведется такое серьезное дело, которое должно меня раздавить. Это особенно хорошо знали защитники Стародворского и Бжозовского и на это они сильно рассчитывали.
Когда 7 января 1909 г. Ц. К. эсеров объявил Азефа провокатором, произошла враз какая-то катастрофа во взаимных отношениях между мной, эсерами и публикой.
Вчера я сидел на скамье подсудимых, эсеры были моими прокурорами и гремели против меня. Вокруг себя они собрали друзей Стародворского и обвиняемых поляков и очень многих других, кто по разным обстоятельствам злобствовал против меня.
Сегодня на квартире эсеров члены их же партии, развалившись в креслах, требовали объяснения об Азефе. Они обвиняли своих вожаков, заподазривали их, грозили им. Эсерам, а больше всего Чернову, приходилось публично давать отчет и стараться убедить публику, хотя бы только в том, что они добросовестно заблуждались насчет Азефа.
Совершенно в иную сторону изменились мои дела. Ко мне совсем иначе стали относиться по всем делам, по поводу которых еще недавно вели против меня кампанию. Это изменение сказалось и в деле Стародворского.