Вместо этого я меняю тему.
— Почему ты начал бороться? Ты был борцом в средней школе?
Он прочищает горло.
— Нет, я начинал с уличных боев.
Стуча костяшками пальцев по верстаку, он роняет голову на мгновение, прежде чем переводит взгляд на меня. В первый раз там грусть.
— Мой отец умер, когда мне было двенадцать, — говорит он через силу, как будто не привык к ощущению этих слов на губах. — Я стал главой в доме раньше, чем был готов. Я начал лезть в драки в школе, попадая в переделки. Моя мама, — он делает паузу, чтобы запустить обе руки в волосы, — она была разрушена, когда умер мой отец. А я просто делал все еще хуже.
Его темные брови сходятся вместе над его глазами, в то время как он смотрит на меня.
— В пятнадцать лет меня арестовали, когда я отпинал ногами задницу какого-то пацана, в парке возле дома. Полицейский отвел меня в сторонку и сказал, что если я не справлюсь со своим дерьмом, то окажусь в тюрьме. Он сказал мне, что я мог бы использовать свой гнев, чтобы улучшить свою жизнь, — он качает головой с улыбкой. — Это не имело смысла в то время, — свои последние слова он бормочет под нос.
Физически он со мной рядом, но его взгляд, где-то далеко.
— Он дал мне адрес клуба для мальчиков, сказав, что они обучали каратэ, джиу-джитсу, боксу... все в таком духе… Поскольку, выбивание дерьма из людей ничего не давало, а только заставляло мою маму плакать, я решил последовать его совету. — Он пожимает плечами, и его глаза встречаются с моими, уже не с беспокойством. Он изучает мое лицо.
— Сожалею о твоем отце. Должно быть, ты очень скучаешь по нему. — Я знаю это чувство.
Хотя, как я могу скучать по тому, кого у меня никогда не было?
Я прогоняю мысль, как только она появляется.
— Да, он был классный. Много работал, но находил время, чтобы побросать со мной мяч или лечь на пол вместе с моей сестрой, и поиграть в Барби, — его улыбка теплеет и смягчаются глаза. — Он был отличным парнем, насколько ты можешь себе представить, это была задача не из легких. — Мое сердце наполняется радостью, что Джона знал, что такое хороший отец, даже если только в течение двенадцати лет. У него хороших воспоминаний больше, чем у меня.
— Он кажется потрясающим.
— Он таким и был.
— Как он умер? — вопрос повис в воздухе, прежде чем я осознаю всю его дерзость. Я опускаю взгляд, желая немедленно взять свои слова обратно.
Тишина заполняет пространство между нами, высасывая кислород из моих легких. Мне не следовало задавать такой личный вопрос. Зная, что вряд ли кто-то после трех дней знакомства выставит этот тип душевной боли на исповедь.
— Извини, это не мое...
— Его сбил пьяный водитель.
Я встречаюсь с ним взглядом и натыкаюсь на агонию в его глазах. Он не злится. Его сердце разбито. Мои глаза слезятся, и я с трудном сглатываю.
— Он умер мгновенно. Я был так зол. Это казалось таким несправедливым. Я подумал, что если мог бы выбить все дерьмо из кого-то, сделал бы им так же больно, как было мне, я почувствовал бы себя лучше, — покачав головой, он делает глубокий вдох. — Не сработало. — Мои руки чешутся, чтобы успокоить его прикосновением, даже, если только схватить его за руку и дать ему знать, что я здесь и понимаю.
По данным местных СМИ, он публичный человек. Он никогда не раскрывает информацию о своей семье или личной жизни. Чтобы поделиться этим со мной, ему понадобилось много мужества. Он знает, что я могла бы убежать и продать его историю в газеты. Но он доверился мне. И лучший способ отплатить ему — это доверять ему взаимно.
— Моя мама переехала сюда из Колумбии со своими родителями, когда ей было восемь, — я прочищаю горло. Я нервничаю. Эту историю знают только Ева и Гай. Мои ладони потеют, и я занимаю свои руки, подняв полотенце. — Предполагаю, что они приехали сюда, чтобы устроиться на работу, которую может предложить Лас-Вегас. Мои бабушка и дедушка работали в ГРК (гостинично-развлекательный комплекс в Лас-Вегасе), когда вспыхнул пожар в одном из ресторанов. Тогда не было никаких огнетушителей в этой части казино. Восемьдесят пять человек погибли, и они в том числе.
— Я слышал об этом пожаре. Они называют его самой страшной катастрофой в истории Лас-Вегаса.
— Да, это он. Моей маме было пятнадцать лет. У нее не осталось здесь семьи, и она была несовершеннолетней, поэтому ей пришлось жить в приюте. В восемнадцать лет ей пришлось уйти оттуда, найти работу и где жить. — Я делаю глубокий вдох, готовясь к последней части.
— Вот как она встретила... — я боюсь произнести его имя. Если бы Джона знал, чья кровь течет в моих венах, он, наверное, никогда не заговорил бы со мной снова.
В глубине души я знаю, что наши рабочие отношения закончатся когда-нибудь, но я не готова пока, от него отказываться.
— Она воспользовалась первой же возможностью, которую смогла найти.
— Ох, она нашла работу в казино как ее...
— Моя мама — проститутка. — Эти слова звучат хуже, чем в моей голове. Я опускаю взгляд в пол, боясь их поднять и увидеть разочарование или, что еще хуже, отвращение в глазах Джоны.
Проходят секунды. Он молчит. Это слишком, чтобы не потерять с ним дружбу.
Джона
— Прости, я не хотела, чтобы это звучало так, как звучало. — Она неловко смеется и изучает кончики своих волос.
Услышать эти слова от этой девушки? Я в шоке.
В Лас-Вегасе проституция довольно распространена. Это незаконно, за пределами лицензионных борделей, но это не останавливает нескольких игроков от поддержания бизнеса. Но подумать только, что эта красивая женщина, настолько невинная и не тронутая, была воспитана в том мире.
— Я не знаю, что сказать. — Я качаю головой.
Она отмахивается рукой.
— Не волнуйся об этом. Я понимаю. Тебе, наверное, не следует общаться с людьми, вроде меня, из-за важного боя. — Она отворачивается от верстака и хватает рюкзак.
Она уезжает?
Мой разум пытается найти правильные слова, но безумная необходимость держать ее здесь движет моим телом в первую очередь.
Она идет к двери, и я хватаю ее за руку.
— Нет, подожди. Не уходи.
Она молчит, стоя спиной ко мне, опустив голову и плечи.
— Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя плохо или стыдилась. Я просто удивлен, что кто-то, такой невинный и открытый, как ты, был воспитан...
— Проституткой, — она пытается вырваться из моего захвата, но я не отпускаю. Ее голова опускается еще ниже. — Просто скажи это, Джона... — боль скручивается у меня в груди, из-за того, как звучит ее голос. Она сидела и слушала, как я рассказываю о своей семье и разделяла мою боль, но как только она открылась мне, я отнесся к ней, как к прокаженной.
— Слушай, Рэйвен, я не силен в этих... отношениях и разговорах по душам с людьми. Бл*дь, — я дышу глубоко и ищу нужные слова, чтобы она не оттолкнула меня. — Я думаю, ты удивительная, — ее мышцы напрягаются под моей рукой. — Не имеет значения, как ты выросла, и кем была воспитана. Все, что имеет значение, это то, кто ты сейчас.
Она поворачивается ко мне, ее брови сведены вместе, а рот сжат в тонкую линию.
Я отпускаю ее руку и засовываю в карманы свои, чтобы не схватить ее и не поцеловать, стирая это выражение с ее лица.
— Женщина, которую я вижу прямо сейчас, она особенная.
Ее сведенные брови расходятся, глаза широко раскрываются, а также появляется ослепительная улыбка, которая грозит поставить меня на колени.
— Спасибо, — ее слова сказаны с придыханием, так, что я хочу чувствовать их у моих губ.
Мы стоим лишь в футе друг от друга, потерянные в глубине того, чем мы только что поделились, даря друг другу частичку себя. Я балансирую на краю чего-то огромного. Я пытаюсь вернуться, схватиться за твердую землю, когда все во мне кричит свалиться в обрыв.
Мои эмоции закручены в коктейль заблуждения, враждующие с желанием самосохранения. Но из этого ясно одно. Нет способа убрать эту девушку из моей системы. С того момента, как она вышла из гаража Гая, она глубоко засела во мне. Все это время я брыкался и боролся против ее притяжения. Но что, если я перестану?