Это были действительно пророческие слова. Для того чтобы уничтожить возмутительную концессию, Россия ободрила реакционную камарилью, состоявшую из принцев, мулл и жен шаха. Их мотивы были низменными и носили частный характер, но их сплоченный крик был таков: независимость от иностранного контроля и защита религии. Они посмели перечить воле диктатора и одержали победу. Урок не прошел даром для русских, англичан и иранцев. Тогда была создана модель, которая будет повторяться со все увеличивающейся яростью, вплоть до полного свержения каджарской династии.
Подобные мысли не приходили в голову Тейлору Томсону, когда 15 октября он выразил шаху лично и в меморандуме свое мнение о том, что атака на мирзу Хосейн-хана была заговором против прерогатив его величества, «наполненным злейшими последствиями для будущего».
Он сражался в старомодном политическим поединке со своим русским коллегой, поддерживая дружественного, гибкого перса, делая все зависящее, чтобы поддержать британское влияние и не позволить России одержать верх. В наименьшей степени он интересовался бароном Рейтером и несколькими его инженерами, которые в то самое время двигались по маршруту железной дороги от Решта до Тегерана.
Мирза Хосейн-хан все еще испытывал страх за свою жизнь и просил о защите Тейлора Томсона. Английский посланник пытался развеять его опасения и указывал на фатальные результаты иностранного вмешательства в случае с первым премьер-министром Насреддина мирзой Таги-ханом эмиром Незамом, который был приговорен к смерти после того, как шах узнал, что он получил протекцию русского правительства с помощью князя Д.И. Долгорукова, посланника в Тегеране.
Но опасения мирзы Хосейн-хана были очень сильно преувеличены.
Шах остался лояльным к нему. В последующие две недели тот снова регулярно посещал дворец и занимался проведением деликатных переговоров, имевших целью аннулирование концессии Рейтера.
8 ноября мирза Хосейн-хан попросил Тейлора Томсона зайти к нему по очень важному делу, порученному ему шахом. Когда они встретились в тот же день, мирза Хосейн-хан, который был еще без официальной должности, сказал, что шах оказался в сложной ситуации. Его европейское турне утвердило его в стремлении даровать Персии плоды прогресса и цивилизации, но по возвращении домой он увидел невозможность осуществить курс, который себе наметил, из-за событий, вызванных действиями предателей, занимавших высокие посты в его отсутствие. Хосейн-хан сказал, что его величество оказался в трудном положении перед своими подданными, которые кричат о том, что он передал свою страну и веру в руки европейцев. Оппозиция духовенства так сильна, что против своего собственного желания он посчитал необходимым отменить концессию.
Шах и мирза Хосейн-хан полагали, что могли признать концессию недействительной на основе статей 8 и 23, согласно которым предусматривалось начало работы на железной дороге в течение пятнадцати месяцев с момента подписания контракта. Мирза Хосейн-хан спросил о мнении Томсона по этому вопросу, но посланник, понимая, что иранцы уже приняли решение и теперь занимаются поиском лазеек в тексте контракта, порекомендовал ему проконсультироваться с одной британской юридической конторой в Лондоне. Томсон подчеркнул, что сам он не выступает ни за, ни против контракта.
Докладывая шаху о своей беседе с Томсоном, мирза Хосейн-хан сказал: «Со дня начала переговоров с Рейтером британское Правительство сохраняло полный нейтралитет и не вело никаких переговоров с персидским Правительством по этому вопросу до сего дня. Оно не оказывало никакой поддержки контракту».
Мирза Хосейн-хан правильно оценил отношение Томсона к судьбе концессии Рейтера. 10 ноября «Газета Тегерана» сообщила об ее аннулировании. Русский посланник А.Ф. Бегер немедленно узнал об этом деле, ему посоветовали обратиться за дальнейшей информацией к мирзе Хосейн-хану, назначенному шахом вести переговоры с Генри М. Коллинзом, являвшимся тогда агентом Рейтера в Тегеране. Мирза Хосейн-хан, в свою очередь, получил от шаха поручение встретиться с Бегером и предоставить ему нужную информацию. Не опасаясь более изгнания или смерти, мирза Хосейн-хан посетовал, что Бегер был единственным из всех иностранных представителей, который не обратился к нему после его возвращения в Тегеран. Он написал Бегеру, настаивая на том, чтобы тот прибыл к нему. В ответе Бегер написал, что слишком болен, чтобы покинуть миссию, и пригласил мирзу Хосейн-хана к себе. Хосейн-хан согласился, а через два дня Бегер, полностью оправившись от своей дипломатической болезни, нанес ответный визит.