— Ну что за счёты.
— А вам письмо,— сказала хозяйка.
Со смешанным чувством любопытства и волнения он взял его в руки, гадая, кто и каким образом мог узнать его адрес. «Может, Нина?» У него радостно забилось сердце. Он надорвал конверт. Из него выпала газетная вырезка. В какую-то долю секунды он снова вспомнил просторную палату в Мариинской больнице и газету, в которой он единственный раз в жизни читал о себе.
Неужели опять расписывают его неудавшуюся смерть?
А может, вспоминают как борца?
Он хотел поднести бумажку к глазам и охнул от боли в руке.
Что они там пишут, чёрт бы их побрал?
Он схватил вырезку левой рукой и в тусклом свете неразгоревшейся лампы прочитал набранную витиеватым елизаветинским шрифтом рекламу:
Вогау... усач в крылатке, наклонившийся к барону... Итак, они узнали, где он живёт... Сегодняшняя вырезка — это предупреждение... Только бы у него сгибалась рука. Тогда бы он показал им на манеже, что он никого не боится.
А перелом по-прежнему давал себя знать... Если бы не режим, который стал его привычкой, Верзилин давно бы распустил себя. Однако он каждое утро вставал в девять, обтирался водой, упражнялся с гантелями, ел простоквашу и совершал пятнадцати- километровую прогулку. Было морозно. В рощах Крестовского острова шныряли серые чечётки, усыпая белый снег шелухой берёзовых шишек; степенно хохлились красногрудые снегири, напоминающие городовых. На застывшем пруду звенел лёд под коньками хоккеистов. Верзилин из-за деревьев наблюдал за их тренировкой. Однажды рядом с ним остановились несколько человек, и в одном из них он узнал маклера фондовой биржи Макферсона — хозяина Крестовского лаунтеннисного клуба. И опять эта встреча напомнила ему о бароне Вогау. Некоторое время после этого Верзилин перестал бывать на Крестовском острове и уходил то в Коломяги, то в Полюстрово. И только один раз, случайно узнав о предполагаемом выступлении знаменитой команды Юсупова сада, обладательницы серебряной клюшки — приза шведского короля,— направился на знакомый пруд. На юсуповцах были белые фуфайки с широкими продольными полосами, чёрные брюки и чёрные гамаши до колен. Они сражались со своими молодыми противниками — рабочими и служащими Путиловского завода, объединившимися в клуб «Нарва». Это была бешеная по своему темпу игра, и она захватила Верзилина так же, как захватывали встречи лаунтеннисистов «Клеверного листка».
Он пришёл домой в возбуждённом состоянии, с мыслью во что бы то ни стало вернуться на манеж.
Дома его ждало второе письмо.
Верзилин, не раздеваясь, вскрыл его и опять обнаружил вырезку из газеты:
«„Трезвон" 20 штук — 5 копеек. Громадный спрос, лучше нету папирос».
Сжав зубы, он произнёс зло:
— Хоть бы послали что-нибудь о таких папиросах, каких у меня нет.
Разведя спиртовку, он зачем-то бросил в её голубое пламя конверт; бумага вспыхнула, скрутилась в трубку и упала на стол. Гася огонь, растирая на чистой скатерти пепел, Верзилин подумал: «Какого чёрта! Что им от меня надо?..»
Однако он знал, что им было надо; они добились своего: он тревожно спал, нервы его были напряжены. Рука болела.
После некоторых раздумий он пошёл к знакомому по академии, сейчас работавшему врачом в одном из флотских экипажей, к тому самому, который восемь месяцев назад снимал ему гипс. Врач долго осматривал его и, наконец, свёл к новому светилу — Розенблицу, принимавшему в собственной квартире на Невском.
Розенблиц сказал (скорее моряку, чем Верзилину):
— Руке нужны ванны, шолнце и ежедневная нагружка.
Верзилинский приятель с облегчением произнёс:
— Мы на правильном пути.
— Шта-а? — высокомерно спросил Розенблиц, стряхивая с рук капли воды над фаянсовой раковиной.
Моряк почтительно начал объяснять, что Верзилин всё лето купался и занимался гимнастикой, но Розенблиц перебил его, снова обращаясь к нему, а не к Верзилину:
— Рука будет дейштвовать лучше, но штоб бокшировать — не гарантирую. Нужно было шразу обратитьша ко мне. Шейчаш — пождно.
Брезгливо принимая от Верзилина кредитный билет, прошлёпал:
— Не рашпушкать шебя,— и пошёл в соседнюю комнату, давая понять, что аудиенция окончена.
Хорошо ему было сказать: не распускать. А как это сделать? Да и к чему? Даже для того чтобы играть в хоккей или лаун-теннис, нужна гнущаяся рука. А тем более—она нужна для борьбы...