Видя его радость, Верзилин не стал напоминать Татаурову о том, как тот задыхался, сопел, был беспомощен. «Пусть это вселит в него уверенность в своих силах»,— решил он. И подумал, что в день знакомства Татауров был таким же оживлённым. «Гладиатор ты мой... татуированный»,— подумал он.
Прогулка, которую так не любил парень, была весёлой. Они дошли до лесистого берега Лахты и там сразились ещё раз. В этот день Татауров, пожалуй, в первый раз не сетовал на свой тяжёлый саквояж, гружённый, как того требовал Верзилин, галькой.
Верзилин расчувствовался. Вернувшись домой, показал ему Нинины фотографии и афиши. Видя восхищённый взгляд Ивана, подумал: «А что, если бы ты видел её в жизни!.. Нина, милая Нина, в чём бы ты ни была виновата, всё равно люблю».
На другой день они снова боролись до победного конца, перестав делать из этого тайну от хозяйки.
Верзилин относился к этим схваткам всерьёз и поэтому каждый раз выходил из них победителем. Но Татауров вскоре снова охладел ко всему, и чувствовалось, что он просто добросовестно выполняет неинтересную для него обязанность. Сколько ни пытался Верзилин разжечь в нём азарт—ничего не помогало. Не действовали на него обидные реплики, не прельщала заманчивая перспектива стать чемпионом.
— Эх,— вздыхал Верзилин,— с твоими данными можно чудеса творить! Куража у тебя нет.
Однажды он нарочно поддался Татаурову, и это снова превратило парня в радостного мальчишку. Потирая натруженные руки, размазывая пот, он говорил восторженно:
— Опять на хитрость я пошёл...
Он так был убеждён в этом, что заставил Верзилина усомниться: «А может, я в самом деле ему не поддавался?»
И лёжа ночью без сна, он мечтал, как выпустит Татаурова на манеж, как тот уложит Мальту и, не снимая маски, заявит, что он — Ефим Верзилин, и что борьба должна быть честной, потому что это спорт, а не коммерция, и как Мальта вместе со своим бароном будут посрамлены и изгнаны из цирка.
Теперь, чтобы поддержать в Татаурове необходимое настроение, он время от времени уступал ему.
Наступила весна, приближался борцовский сезон, и Верзилин обдумывал, где бы лучше выпустить своего ученика для пробных, неофициальных схваток. Он присматривался к газетам, ждал афиш, рассчитывая сделать это в каком-нибудь окраинном саду, вроде сада «Светлана» на Охте. Участие в таком второстепенном чемпионате должно было не только выявить силы Татаурова, но и несколько поддержать их финансовые дела, так как Верзилин приготовился, если это понадобится, к месяцам тренировок; во всяком случае, неподготовленного ученика он на манеж не выпустит... Если для этой цели им понадобится ещё полгода — пускай...
Неприятности начались неожиданно.
На вытаявшей земле подле завалинки Верзилин увидел груду разноцветной гальки. «Откуда она тут взялась?» — удивился он, и внезапная догадка сжала ему сердце. Он торопливо выдвинул из-под татауровской кровати саквояж и, открыв его своим ключом, убедился, что он наполовину пуст.
Рассерженный, Верзилин высыпал из него остальную гальку и засунул вместо неё пудовую гирю, не думая о том, что от такого груза саквояж может лопнуть.
«Я тебя проучу!» — решил он зло, войдя в кухню и подставив голую спину Татаурову, который уже стоял наготове с ведром в руках.
На прогулку они вышли как ни в чём не бывало; Верзилин нёс оба чемодана. И только на Крестовском острове, когда они пересекли Батарейную дорогу, поставил татауровский саквояж на снег.
Татауров молча взял его, покосился на Верзилина, но не подал виду, что всё понял.
Против Старой Деревни они по льду пересекли Малую Невку и вышли к железнодорожному полотну.
Татауров чаще обычного перекладывал ручку саквояжа из руки в руку.
У Лахтинского разлива Верзилин не вытерпел и спросил:
— Что-то ты сегодня, я гляжу, устаёшь, а?
— Да нет,— хмуро возразил парень.
— Ну-ну.
За дачей Стембока он заставил Ивана после зарядки стать в мост и, упёршись в землю головой и ногами, поднимать обе гири.
Иван исполнял всё безропотно.
Когда они шли обратно, ручка у саквояжа оторвалась.
Не останавливаясь, Верзилин сказал сухо:
— Гирю донеси так. А саквояж дома починишь.
Встретившаяся женщина с санками, гружёнными пузатыми мешками, с удивлением обернулась вслед двум огромным усатым мужчинам в хороших пальто, один из которых нёс в руке гирю.
— Видишь,— сердито сказал Верзилин,— посмешищем стал, на тебя смотрят.
Татауров, тяжело дыша, шагал сзади; отмалчивался.
Не оборачиваясь к нему, Верзилин ворчал:
— Балда, отсыпал гальку. А я ведь для тебя стараюсь. Не можешь понять, дурак, что это, чтобы мышцы рук жиром не заплывали. Чтобы в мышцах были одни... мышцы... Чтоб были они, как динамит.