Тот плакал, хватал её за руки, объяснял:
— Акимовна, дорогая ты наша кормилица... Пойми, силов больше нет наших терпеть...
Рвал клочковатую бородёнку.
Дуся всхлипывала — так было жалко людей.
Гринька Корень лез к ней, гладил круглые плечи, прижимал её голову к себе, говорил бессвязно:
— Добрая душа ты... Понимаешь всё... Цены тебе нет... Эх, такую бы мне в жёны... Красавица ты писаная... А работящая- то...
Она доверчиво прижималась к нему, говорила, задыхаясь:
— Жалко мне всех вас... Так жалко... Каторжникам и тем легче...
— Дуська! Выпей с нами! Стаканчик! Чтоб сын твой не видел экой каторги! — горячился Гринька, наливая водку. И выпив, нюхая рукав, говорил: — А он доживёт. Знаю!
Дуся кланялась всем, не морщась, по-крестьянски выпивала. Ладошкой утирала губы.
Глядя на неё, Акимовна грустно качала головой:
— Ой, девка, не привыкай. Присосёшься, как я, тут тебе и погибель.
Наутро хмурые, невыспавшиеся люди подымались с постелей, лениво матеря свою жизнь.
Дуся целовала сына, уходила вместе с ними на завод. Днём, грязная, пыльная, прибегала по узкой тропинке, проложенной в болоте по-за цирком, совала мальчонке грудь. Бежала обратно, стараясь не слышать его крика.
А жизнь становилась всё тяжелее и тяжелее. На бумажные деньги ничего нельзя было купить. За хлебом становились в очередь с вечера.
Дуся валилась от усталости. Не хватало сил подняться, глазами благодарила Гриньку за то, что принёс дров.
— Спи, спи чего уж,— говорил он, осчастливленный её взглядом.
Она забывалась кошмарным сном. Вскакивала, чувствуя, что Акимовна трясёт её за плечо. Не открывая глаз, притягивала к себе сына.
Новый год был тяжелее всех прошедших. По нескольку дней не доставали хлеба.
В середине января бабы разнесли лавку Ферапонтова — Акимовна хвасталась, что самолично выломала раму.
Гринька Корень подсовывал Дусе кусок хлеба.
— Ешь,— говорил он шёпотом, чтобы никто не слышал,— заработал на стороне — печку-буржуйку сделал.
Иногда сквозь сон Дуся чувствовала, как он накрывает её своим пиджаком. Если он задерживал руки на её голых плечах— не отталкивала.
Однажды, когда хозяйка стояла в очереди за хлебом, а жильцы спали, он подвалился к Дусе под бок. Она обняла его по-матерински, прижала к себе. Чувствуя, что его бьёт дрожь, вспомнила Ивана — не вытерпела, скрипнула зубами, оттолкнула, со страстью притянула к себе ребёнка.
Гринька молча ушёл, залез в свой угол у дверей, словно прибитая собака.
А наутро явились жандармы, перетрясли всё его немудрёное барахлишко, нашли в фанерном бауле календарь, на обложке которого оказался Николай II с выколотыми глазами. Забрали парня.
Дуся билась головой об пол — не могла простить себе, что не нашла жалости в своём сердце. Придя в себя, с ужасом смотрела на квартирантов, гадая, кто из них донёс на Гриньку.
Без него стало ещё тяжелее. Никто из мужиков не собирался выполнять Дусины обязанности по хозяйству. Они сами, придя с работы, валились на тряпки как подкошенные. Акимовна стала злой — нигде не могла достать водки. «Опять проспала? Кто за тебя чай будет кипятить? Людям на работу идти», «Руки тебе оторвать надо — печку разжечь не можешь. Почему не приготовила растопки?», «До колодца лень дойти?».
Дуся металась от колодца к дровянику, ставила чайник, бежала на завод... Ночью, с сыном на руках, стояла в очереди за хлебом...
Неожиданно встал завод. Жильцы ходили хмурые, неразговорчивые. Лежали по углам.
А старуха придиралась с каждым днём всё сильнее и сильнее, ворчала:
— Все соседи цирк ломают на дрова — сухие, как порох... Шла бы, чего сидишь.
— Да ведь поймать могут? — нерешительно говорила Дуся.
— А што — я с подкидышем твоим зазря сижу?
Дуся бежала к цирку, ломала его обшивку. С задней стороны он был уже сильно разрушен — Дуся видела, как таскали оттуда целые брёвна.
Шагая с охапкой досок по застывшему болоту, она увидела плывущую по шоссе толпу женщин. Оборванные, растрёпанные, они шли с криками:
— Хлеба! Хлеба!
Толпа колыхалась, росла, расплывалась по шоссе.
Дуся выпустила из рук доски, не разбирая дороги, бросилась к женщинам.
Толпа шла от Путиловского завода к Нарвским воротам. Из всех переулков выскакивали люди, присоединялись к злым, кричащим женщинам.
Прижимая руки к груди, Дуся зашагала рядом, крича:
— Хлеба!
Её толкали, она спотыкалась, но шла плечо в плечо с другими, кричала.
Навстречу выехали казаки, остановились, хмуро глядя из - под взбитых чубов. Толпа шла вперёд.