- И с платьем поможешь позже, сейчас только закончи с волосами, - Лукреция торопливо разгладила складки халата на коленях. Она, стиснув зубы, ждала, пока проворные пальцы горничной собирали медовые пряди от лица.
Когда прическа была готова, госпожа, довольно улыбнувшись своему отражению в зеркале, наказала Стефании оставить ее одну.
Лишь только хлопнула дверь за служанкой, Лукреция вскочила и со всех ног понеслась к распахнутому окну. Перегнувшись через подоконник, она умиленно зажмурилась от утреннего солнца, что заливало уютный дворик. Прикрыв ладошкой глаза, она устремила взгляд на круглое оконце спальни Чезаре. Оно было приоткрыто, и в юной голове девушки родился озорной замысел.
Лукреция украдкой пробралась во двор, прислушиваясь к звукам дома - ничто не нарушало тишину утра, кроме воркующих птиц в плетеной голубятне. Осмотревшись по сторонам, девушка бросила голубям немного пшена. Убедившись, что ее никто не заметил, она подкралась под окно брата, словно шпион. Прежде чем что-либо увидеть, Лукреция услыхала то, чего опасалась. Сладострастные приглушенные женские стоны, и прерывистое дыхание брата. Она не ошиблась. Он снова привел девицу и снова занимался с ней тем, чему придаются мужья с женами за закрытыми дверями спальни. Лукреция была далеко не так наивна, как могло показаться со стороны. Она имела представление и о куртизанках, и о брачном ложе. Ради всех святых, ее мать в прошлом была куртизанкой! Лукреция не могла оставаться в неведении. К тому же в доме не было запрещенных книг или запретных тем, а девушка любила втайне от всех почитывать "Декамерон"*.
Она не впервой заставала брата за утехами плоти. Похоже, вдали от дома, он успел изучить не одни только школьные науки. В прошлый раз это вышло нечаянно, она по привычке влетела в его покои без стука, чтобы рассказать очередную невероятную сплетню, но, оказалось, в то утро брат был не один. В память прочно врезались удивленные, потемневшие глаза Чезаре, бесстыжая улыбка на лице его любовницы, их нагие тела. Большего она не разглядела, тотчас покинув комнату, задыхаясь от возмущения и необъяснимого волнения.
Вот и сейчас сладостные вздохи заставили ее сердце биться часто и гулко. Лукреция догадывалась о порочности своего любопытства, но не осознавала ее в полной мере. Мнилось, что это просто игра, а она разведчик на службе у Папы, и ей нужно выведать, кто занимает время и столь ценное внимание епископа Чезаре Борджиа.
Лукреция ухватилась за подоконник и подтянулась повыше. Задержав дыхание, она плутовато заглянула в просвет окна.
Причудливое сплетение смуглых тел в полумраке, гибкая, мерцающая спина девицы, до самых бедер укрытая черным водопадом вьющихся локонов. Крупная ладонь Чезаре вокруг тонкой женской талии, другая ласкает ее округлую ягодицу, его крепкие, жилистые ноги, сплетенные с мягкими и стройными ножками любовницы. Они колыхались в каком-то непостижимом ритме, словно танцевали неистовую пляску, и прерывистые вздохи служили им музыкой. Лукреция не могла видеть их лиц, но наверняка на них было блаженство. Их стоны становились чаще, и в тот момент ей показалось, она сама вот-вот вскрикнет от возмущения, что брата так увлекло это греховное занятие.
Лукреция бесшумно спрыгнула вниз и, прижавшись спиной к прохладной стене, прикрыла глаза, силясь отогнать мысли об увиденном. Во внезапно наступившей тишине она слышала собственное сердце, бешено скачущее в груди, щеки ее пылали от неведомого смятения. Перед внутренним взором то и дело всплывали откровенные образы: бронзовые тела, жадные объятия, волнующие изгибы наготы...
- Сзади дверь, что ведет на улицу, - прозвучал охрипший голос Чезаре спустя минуту. Лукреция вздрогнула, точно опомнившись, и прислушалась внимательнее.
- Черный ход, - проворковала девица. – Ты священник! - воскликнула она удивленно. Ее мягкий выговор указывал на простолюдинку. Где он ее нашел, интересно?
- А ты не заметила? – усмехнулся брат.
- Вчера ночью в тебе не было ничего церковного.
- Ночью? – переспросил он. - Ночью я тот, кем хочу быть, – Лукреция удивленно хмыкнула, – а днем я тот, кем должен быть.
Она больше не желала слушать эти разговоры и, озорно постучав в окно, словно шаловливый ребенок, спряталась за угол. Спустя минуту Чезаре уже был на улице и, конечно, сразу же ее заметил. Босой, в черном подряснике, накинутом поверх длинной сорочки, он казался таким безобидным, таким домашний, совсем не тем взрослым Чезаре Борджиа, о котором говорили, что он безжалостен, хитер и вероломен. Нынче многие опасались ее старшего брата. Он завоевал себе недобрую славу, служа интересам отца, и все знали, что словом епископ способен ранить так же изощренно, как острой испанской рапирой, которую он всегда носил при себе.