- Сееестра, - с шутливой угрозой позвал Чезаре, и она выпрыгнула из-за угла, не в силах больше прятаться. Он тут же устремился за ней вдогонку.
- Я видела девицу! - крикнула Лукреция, убегая от брата по дворику. - Очередную! – она заскочила на крытую галерею, спрятавшись там, будто в домике.
- Шпионок наказывают! – воскликнул он, охотясь за ней, озорная ухмылка играла на его выразительных губах.
- Это как же? – она вынырнула из-за колонны и пустилась наутек по мягкой траве.
- Сама знаешь! - в два прыжка он почти настиг ее с дурашливым рычанием.
- Нет! – Лукреция расхохоталась, ловко увернувшись от него.
Она успела сделать еще пару рывков, прежде чем крепкие руки Чезаре сгребли ее в охапку, и они оба повалились на зелень травы. Лукреция не боялась наказания. Она знала, что брат мог защекотать ее до мурашек или схватить на руки и кружить, пока она не заколотит своими маленькими кулачками по его широкой спине, чтобы он отпустил ее. Но он бы никогда не причинил ей настоящего вреда.
- Я смогу прийти на твою свадьбу? – сквозь смех спросила Лукреция. Она и так знала ответ, но играть словами было весело.
Чезаре навис над ней, закрывая ее от солнечного света, но широкая улыбка на любимом лице согревала жарче солнца. Как же она соскучилась по нему.
- Ты же знаешь, у меня не будет свадьбы, - он опустился на локтях ближе. От него пахло чем-то родным и в то же время волнующим, пахло чужой женщиной и тем запретным занятием, от одной мысли о котором у Лукреции краснели щеки.
- Нет, - сказала она, поглаживая прелестную ямочку на его подбородке, с обожанием вглядываясь в такое красивое и родное лицо. - Ты повенчан с Господом, – брат ласково потрепал ее за ушком, не сводя с нее глаз. - Ты ведь любишь Господа, Чезаре? – он сделал вид, что призадумался, шутливо подался ближе и ни то ответил, ни то спросил прямо в ее лицо:
- Больше чем тебя? – горячее дыхание приятно обожгло кожу.
Его глаза и губы были так близко и в то же время так далеко. Эта странная и обманчивая близость между ними, волнительная тяжесть сильного тела... Вот бы взять и поцеловать его, но не понарошку, как обычно, а по-настоящему. Она ни разу в жизни не целовалась. А любопытство съедало уже далеко не первый день, ведь в стихах, поэмах, песнях и сонетах - повсюду, в каждой строчке, писали о любви, о ненависти, о ревности, страсти, блаженстве и торжестве чувств над разумом. И о поцелуях, само собой.
Она неосознанно касалась пальцами смуглой груди в распахнутом вороте сорочки и корила себя за вздорные мысли, ведь Чезаре ее родной брат. Удивительно, что они так не похожи между собой. Возьми хоть цвет его кожи - чудесный бронзовый оттенок - не в пример ее белоснежному, почти прозрачному. А его густые кудри - черные, будто смоль - в то время как волосы Лукреции с самого рождения светло-золотистые. И между тем нет сомнений, что они - одна кровь, и она искренне любит брата, но с какой-то странной, порой тревожащей примесью. Нехотя, почти через силу, она вынырнула из упоительных объятий.
- Не грусти, братец, - Лукреция приподнялась на локтях рядом с Чезаре. - Может отец станет Папой, - она игриво потеребила шнурок на его сорочке, - и тогда ты будешь тем, кем пожелаешь!
- Если он станет Папой, - вздохнул Чезаре, - я стану тем, кем пожелает он.
- А Папа может иметь детей, Чезаре? – конечно, она знала, что может.
Брат с умилением поглядел на нее.
- Я слышал, - он снова приблизился к ее лицу так близко, что у нее дыхание перехватило, - у Папы Иннокентия их двенадцать! – Чезаре дурашливо мазнул ее носик кончиком своего носа. Лукреция расплылась в улыбке от неожиданности, позабыв, о чем еще хотела спросить. Впрочем, она быстро вспомнила:
- А я слышала, что он при смерти.
- Он уже несколько недель при смерти, – ухмыльнулся Чезаре. Его взгляд мягко, с нежностью, скользил по ее лицу: от глаз вниз по скулам к губам и обратно к глазам.
- Если он умрет, его венец получит наш отец? – допытывалась она, наслаждаясь его трепетным вниманием. Их лица оказались снова в предельной близости, точно их влекло друг к другу неведомой силой.
Чезаре снисходительно улыбнулся и деликатно погладил ее щеку. От прикосновений его, на душе как и всегда, сделалось легко и тепло.