Еще не отзвенела утренняя заря. Где-то в сенях казармы рубили дрова. Звуки также тихо уходили ввысь, к темным вершинам горных гребней, и там мягко таяли.
У казармы золотничников Валентина почувствовала запах прелых стелек и жженого хлеба.
Около амбаров и внутри их бабы с кошелями на плечах в сорочьей тревоге осаждали Никиту.
Валентина едва поняла, что получают пайки, и тут же вздрогнула от ненавистного прикосновения чужих глаз.
Чей-то насмешливый голос глухой обидой толкнул:
— Недолго, барышня, на музыке брякать… Скоро в нашу компанию запишешься!
Оборванные, пропотелые, с истрескавшимися руками и лицами бабы тешились своей маленькой животной радостью. У них было что-то свое, непонятное ей. «Что сталось с ними?» Многих из них она видела на баптистских молениях с лицами, как у запуганных животных, а теперь эти лица озарены воскресным светом…
Из амбара сквозь дружеские толчки баб, задевая головой о дверную колоду, выскочил Василий.
Его рот растягивался от хохота, а лицо было набелено мукой. Отряхивая побелевшую шинель, он погрозил бабам кулаком и смело шагнул к Валентине. Она как будто только теперь пришла в себя и посторонилась, намереваясь уступить ему дорогу.
Их одинаковые глаза встретились в жгучем вопросе. Василий улыбнулся.
— Здравствуйте, товарищ Сунцова! Мы вас мобилизовали секретарем в наш распред. Собирайтесь с духом и выходите на работу. Республика не терпит прогулов. А грамотные люди не могут собак гонять. Заодно и школу вам препоручаем…
Он сощурил глаза и, тряхнув головой, зашагал мимо.
Валентина, как прикованная, стояла на месте и, казалось, не поняла ни слова.
У амбара раздался бабий хохот, и опять тот же голос уколол глухой болью:
— Берегись, барышня, военные — мастера обхаживать вашего брата… А с брюхом приходи ко мне — сбабничаю не хуже кушерки!
Валентина повернулась и пошла обратно, пошатываясь, как пьяная. Не глядя на домашних, она прошла в свою комнату и только здесь припомнила встречу с Василием и его прищуренные глаза. Она порывисто подняла с пола портрет юнкера и долго всматривалась, ища сходства этих угасших глаз с живыми глазами Василия.
В комнату вошла заплаканная Галина. Она в запальчивости сунула Валентине желтую залапанную бумажку и, задыхаясь, присела на стул.
— Разбойники! Звери! Они нас разорят! Они! — Галина закрыла изуродованное морщинами лицо и снова задергалась в судорогах.
Валентина равнодушно прочла безграмотный текст самодельного ордера на конфискацию имущества и ниже приписку:
«А также гражданка Валентина Сунцова мобилизуется для работы в рудкоме и в школе, куда предлагается ей явиться к тов. Качуре».
А в самом конце — размашистая, неразборчивая подпись. Но поняла, что это подпись его — Медведева.
Трудмобилизация была объявлена в субботу вечером на общем собрании рабочих и служащих. Это второе собрание под председательством техника Яхонтова прошло спокойно. Он же докладывал и ближайший план предстоящих работ.
Тунгусников было немного, и те, видимо, пришли из праздного любопытства и желания подтрунить над медведевской затеей. После доклада было принято громкое решение: «Открыть работы воскресником. Не вышедших лишить пайка и жилища».
Утренний сбор был условлен в конторе, а после собрания секретарь Залетов составил именной список боровских жителей и улыбался в свою желтую бороденку, когда очередь доходила до тунгусников.
— Ваше социальное происхождение и занятие?
— Такое же, как и ваше, — отшибали те.
— Родились все из одного места, а вот крещены по-разному, — заметил в шутку Сунцов.
В этот вечер он был необыкновенно подвижен и даже услужлив. На глазах у всех он два раза подходил к Василию и дружески заговаривал с ним.
Старые приискатели перемигивались при этом.
— Смотри, как подсевает…
— Без мыла прет…
— Вишь, как скоро взял тон…
Утром, в серые сумерки, в первый раз после трехлетнего молчания зазвонил приисковый колокол. И будто дрогнула тайга от давно не слышанных звуков. В ответ медным звоном запело эхо в хребтах.
День был теплый, на дворе пахло талым снегом. Удары колокола мягко дрожали над прииском и где-то в лесах падали, затихали.
Около конторы густо собирался народ.
Бабы отдельным колком, как тетерева на току, будоражили утреннюю тишину. Мужики пыхали трубками и цигарками. Некоторые записывались у Залетова и разбирали сваленные у конторы кайлы и лопаты.
— Рваная армия труда, — сказал Яхонтов, обходя кучки собравшихся. Глаза его горели непотухающими угольками, а губы растягивались в улыбке.
И чувствовал себя опять так же, как раньше — на разбивке.
Вот первый штурм, к которому он готовился с начала приезда на прииски. Сотни рук сегодня сделают первый толчок в мертвые недра, правда, еще холостой толчок, но важна репетиция.
А репетиция удалась: почти все приисковые мужчины и женщины высыпали из своих закоптелых казарм.
Секретарь Залетов захлопнул испачканную тетрадь и подошел к Василию с открытыми от улыбки зубами.
— Все собрались кроме шпаны, — и отмечать нечего! — сказал и раскатисто рассмеялся.
— А ну, постройся в два ряда! — крикнул Василий и вытянул руку, указывая фронт.
Приискатели один за другим начали примыкать. Неумело и от этого забавно подражали военным; у большинства бродни задрали кверху рыжие утиные носы, а на головах — не шапки, а лохмотья звериных шкур.
Женщины одной скученной фалангой слева беспорядочно топтались и галдели в споре за места.
Мужчины пускали колкие смешки:
— А ну, подравняйтесь, бесштанная команда…
— Эй, женский батальон!
Василий прошелся вдоль по вытянувшейся шеренге. В глазах у каждого чувствовалась скрытая радость. У Василия сильнее стучало сердце.
В стороне строились подростки. В реве детских голосов слышался весенний гомон и молодой задор.
Солнце еще не поднялось над хребтами, когда разрозненные кучки людей двинулись к мастерским. Василий пошел впереди и первый ударил лопатой в сугроб.
В конторе и клубе заправляла Настя.
Подоткнув высоко подол и громко шлепая голыми пятками по полу, она расплескивала направо и налево бурный поток своих слов:
— Эй, почище, бабочки…
— Вот тут дресвой прихватите!
— Не для кого-нибудь, а для себя, бабочки!..
Бабы наперебой бросали ей колкости и вечное недовольство:
— Ой, для себя ли?
— Да она-то для себя глотку дерет, а нас-то тут и не увидишь.
— Вишь, команду какую взяла, — как муж, так и жена.
— А как же? Где болото, там и черт, это обязательно!
— Вот все у нас так… Давно ли к бахтистам нас суматошила, а теперь в комунию волокет.
— Это уж, как наповадится собака за возом бегать, хоть ты ей хвост отруби, а она все свое…
— Ой, не грешите, охальницы, — заступались другие.
Солнце клонилось к паужину. С юга, с гор, тянул легкий ветер. Кучки рабочих, захватив равные участки, отходили все дальше и дальше.
Валентина, в оленьей дохе и унтах, неумело долбила лопатой снег и мешала Качуре с Яхонтовым. Их участок оставался белым островком.
Рабочие обидно посмеивались:
— Ну, ну, нажимай, антилигенция!..
— Вишь, собрался битой да грабленой и плетутся на козе.
— Эй, богадельщики!
— Лопатка-то, видно, не музыка… На ней не так завихаривает барышня!..
Другие степенно унимали:
— Да бросьте вы, трепачи… Вишь, деваха и так разомлела, как паренка в печке… Дай, привыкнет — нашим бабам пить даст… Силы-то у ней, как у ведмедицы. Вон как сложена… Выгуль девка!
— А дух из ее вон!