— Дай пить, Микита! — закричали, в свою очередь, ямщики-ангарцы.
Двое здоровенных мужчин, ободряемые ревом толпившихся, уперлись, как уросливые лошади, которых насильно хотят стащить в реку, и, надуваясь животами, потянули друг друга к себе.
— Не сдавай, Еграха!
— Дюжь, Микита!
— Ниже держись — от земли не отдерет!..
Один из ямщиков протянул руку между тянувшимися и повелительно сказал:
— Не фальшь, ребята, — по правилам вали.
Сунцов только теперь снизу вверх увидел Яхонтова с Василием и улыбнулся им цыганскими глазами.
Тянулись до трех раз. Сначала перетянул ангарца Сунцов (сгоряча чалдон не успел расправить мускулы). Второй раз Сунцов сдал. Шеи, лица и глаза у обоих налились кровью. Уселись в третий раз.
Сунцов изменился в лице.
Золотничники нервничали, а ангарцы заранее торжествовали победу. Чалдон крикнул на все зимовье и, изогнувшись в дугу, перекинул через себя противника.
Сунцов спустил гужик. На руке, где врезалась веревка, побелела кожа и выступила кровь.
— Спортил руку-то, — отдуваясь и улыбаясь, сказал чалдон.
Сунцов смахнул кровь на пол и задорно закричал сидящему на нарах белобрысому парню:
— Буди бабу, что с самогоном!
И, оглянувшись, снова встретился глазами с Василием. Сунцов рассмеялся, не подавая виду, что между ними была ссора.
— Потешаетесь? — спросил Василий.
— Да что поделаешь, глушь, тайга, товарищ Медведев…
Белобрысый открыл половичную тряпицу и толкнул лежащего под ней человека. С нар поднялась толстая низкая баба и, протирая глаза, ругалась:
— Чо будить-то, я все слышу, лешак вас, что ли, подхватил? Дрыхнуть не дадут!
— А ты не лайся! — крикнул на нее один из золотничников. — Торгом живешь, язва! Что, заробить не желаешь?
— Заробишь от вас лихорадку… Сами норовите с зубов шкуру содрать!
Пока баба наливала самогон, к Василию подошел один из ямщиков и, кивнув на бабу, шепнул:
— Фартовая!..
— Зачем он здесь? — шепнул Яхонтов Василию, когда они проходили на хозяйскую половину.
— А ты видел обоз на дворе? — хмуро отозвался Василий.
Яхонтов недоумевал:
— Какой обоз и что он значит?
— Вот видишь, как все вы понимаете здешнюю обстановку!
Нам хлеба меньше везут, я уверен, а Евграф Иванович прет его сотни подвод. Вот что это значит: это значит, что Еграшка выжмет нас с прииску! Эх, Борис Николаевич! Хороший ты парень, но что-то тебе мешает мозговать по-рабочему. Мы видим этих Сунцовых, как кошка в подполье, и они не уйдут от нас, а тебя бы этот тунгус в день пять раз на кривой объехал.
— Да, это, пожалуй, верно, — хмуро согласился Яхонтов.
— Не пожалуй, а чикалка в чикалку, — воодушевился Василий. — Мы должны даже во сне видеть и слышать, чем дышит эта порода. Плохо, что ты не знаешь нашу азбуку…
— Смотря какую… Кое-что я раньше тебя читал, — улыбнулся техник. — Но мне кажется, все ваши преувеличивают опасность. Ведь, по существу, у нас капитал золотушный, недоразвитый, и он не может создать серьезную опасность новому порядку.
— Ошибаешься, Борис Николаевич! — рассмеялся Василий. — Сними, товарищ, интеллигентские очки, и ты увидишь, в какой колючей проволоке мы находимся. Не только Сунцов; но и еще кое-кто настряпает советской власти, ежели мы проспим.
— Ну, это, может быть, и так, — начинал сдаваться Яхонтов. — В отношении собственников, может быть, ты и прав. Но почему же такая нетерпимость к нашему брату — интеллигентам?
Василий снова рассмеялся и положил руку на крепкое плечо техника.
— Чудной ты, Борис Николаевич! Мы с тобой не сговоримся в два дня. Но ты все-таки не видишь, в чем тут штука. Пойми, что таким, как ты, в пятьсот годов не дойти до социализма. Хватки нет у тебя, хотя ты и наш парень.
— А Валентина Сунцова? Как по-твоему — чужая она или не чужая?
Василий на минуту смешался, но затем смело тряхнул волосами.
— Объезживать надо, — решительно сказал он. — Ты понимаешь, ей надо хорошего ездока, а у плохого зауросит и пойдет по брату.
Яхонтов пожал плечами и замял в цветочном горшке окурок папиросы. Василий понял, что техник внутренне соглашается с ним, но не желает признаться.
— Но ведь вы готовите свою интеллигенцию и неужели ей также не будете доверять, — неуверенно начал Яхонтов.
— Наша интеллигенция будет с другими мозгами, — коротко отрубил Василий. — А ежели который свихнется, то тоже пусть чешет в хребте…
В дверь постучались, хотя она и была полуоткрыта.
Евграф Иванович вошел в комнату вслед за девочкой, которая, семеня ногами, несла тяжелый самовар. В его походке и манерах осталась старая осанка и развязность, но на измятое лицо налетела тень таежного загрубения. Глаза бегали с заискивающим любопытством. С хозяевами Евграф Иванович, как и со всеми, был на ты.
— Не помешаю? — спросил он, присаживаясь.
— Садись и рассказывай, как живет ваше Запорожье, — пригласил Яхонтов, насмешливо взглянув на Евграфа Ивановича.
Сунцов тоже рассмеялся.
— Это метко сказано… Запорожье наше пока бедствует, а дальше не знаю, что будет делать! Хочу на службу идти.
Худая, с желтизной на лице и тонкой шее, хозяйка принесла сковороду яичницы со свиным салом и пригласила всех к столу.
Сунцов, прищурившись, оглянул закуску.
— Ничего, пыжи добрые! — сказал он, подмигивая Яхонтову и косясь на Василия. — Промочить бы их?..
Василий вопросительно взглянул на Яхонтова и, не дожидаясь ответа, сказал:
— Тащите, если есть, — все равно ночью не поедем — чего там!..
Сунцов что-то шепнул на ухо хозяйке. Она вышла и, возвратясь, принесла бутылку первачу.
— Много, поди, везешь? — указал Яхонтов на бутылку.
Сунцов хитро скривил лицо:
— Сколько везу — все мое…
— Смотри, влетишь!
— Ну и что же, вам-то, полагаю, легче не будет!
— Только рабочих не спаивать, смотрите, — усмехнулся Василий.
Гости уселись за стол, а хозяйка прикрыла двери.
— Штобы оттуда не глазели, — заметила она как бы про себя.
Евграф Иванович усердно подливал крепкий самогон.
— Давайте, давайте, — уговаривал он Яхонтова, — у нас здесь хорошо работает лестрест.
Яхонтов отодвинул чашку и решительно отказался.
А Василий вместо рюмки налил себе стакан.
— Вот это будет мой глоток, — сказал он, опрокинув самогон в рот.
После первой же бутылки Сунцов опьянел. Но на столе появилась вторая, и он, не морщась, пил чашку за чашкой, не замечая, что Василий все время выливает под стол свой стакан.
— Бусать так бусать, — нарочито кричал раскрасневшийся Василий и стучал кулаком по столу. На столе дребезжала и прыгала посуда. Он сбросил с себя шарф и купленную в городе кожаную тужурку.
Хозяйка подносила рыжиков, огурцов и жареного мяса.
— За наши успехи на руднике! — снова кричал Василий, громко чокаясь с Сунцовым.
— И за наши, — пьяно усмехнулся тот.
В комнату собрались все члены семьи, и старший сын хозяйки Костя, невысокий плечистый парень с большим рыжим чубом, достал из ящика двухрядную гармонь и лихо хватил «Яблочко». Младший, Маркелко, костлявый и веснушчатый подросток, похожий на молодого ястребенка, стукнул о пол ногою и пошел в пляс, размахивая длиннопалыми красными руками.
Мерно, в такт гармошке, заговорили кривые половицы. Бродни без каблуков беззвучно выбивали шепотливую дробь. Сунцов поднес плясуну и гармонисту по полной чашке.
— Восподи баслови! — говорил Маркелко. — Седни первая отломилась…
Подвыпившая хозяйка, закуривая папиросу, подсела к Василию.
— Ну, как живешь, Хватиха? Не узнала меня?
Она рассмеялась, показывая два ряда желтых, закопченных зубов.