— У меня веры в такого человека и раньше не бывало, но к воздуху пуговицу не пришьешь, — ответил Бутов.
— А вдруг пришьется… — загадочно улыбнулся следователь. Гурьян хмуро смотрел в стол и морщился. Ему хотелось возразить, но в памяти встали факты столкновения с Клыковым, и у директора снова пробудилось жалящее подозрение.
Двухэтажные корпуса механического завода заняли два больших квартала и глаголем повернули от города к лесистым, подернутым темной синевой, взгорьям. Механический завод — сын первой пятилетки, гордость золотой промышленности СССР. От городских построек корпуса завода отгородились крепостью красных стен, глазастым светом частых окон. Посредине квартала в окружении тополей — Дом культуры и отдыха, построенный ударной лавой металлистов. Дом превзошел красотой стили отшумевших веков, отверг дикие вкусы торговых мещан сибирского капитализма.
После продолжительных разговоров Гурьян увлек Степанова на завод. Мимо часового и пыхтящих навстречу грузовиков они прошли в заводской двор. Впереди, докуда хватал глаз, пересекали коридоры, копошились около станков люди, пели шкивы с трансмиссиями и визжало железо. От станков летела, поблескивая, серебристая стружка. Далекие отголоски базара, шумной пристани и вокзала улавливало здесь ухо шахтеров.
По пути Степанов спорил с Гурьяном. Директор треста видел шире и думал не об одном только Улентуе, и они не могли сговориться.
— Две драги для Колымы, — отрывисто доказывал Степанов. — Только подумай, меня завалила телеграммами Москва. Две драги по-ударному должны быть сделаны к первому августа. Колыма у нас первая восходящая звезда по всей системе. По ускорению выпуска драг у нас работает бригада краевой газеты, писатели строполят стихи, художники плакаты малюют, десяток крупных партработников сюда откомандированы, а ты со своим Улентуем.
— Но ты и Улентуй не бери голой рукой. Закрутит у нас «американка», тогда и посмотрим еще: Колыма или Улентуй будет наверху.
— Ты еще белыми нитками не сшил своего строительства, а мечтаешь о золотых горах. По-настоящему рассудить, так ты делаешь преступление, останавливая работу шахт в летнее время. Говори спасибо, что все сошло тебе безнаказанно. Мы подумывали снять тебя с работы.
— Мне и забой не страшен. Но ты не прав. Шахты у нас пустовали только месяц, а при другом положении их бы законопатили на два года. Вы ставили рудник на консервацию, вы не верили в возможности богатых месторождений Улентуя, а мы их откопали.
Мы заменили конную тягу бремсбергом, машинами и узкоколейкой. Мы обеспечили рудник и жильем и топливом. А станция, водоснабжение и водоотливное хозяйство! Ого, товарищ!
— И все-таки вы в прорыве по плану золотодобычи, хотя и имеете большие запасы. Надо было тебе построить еще две-три простых бегунных фабрики и провернуть руду, а затем закладывать «американку». Да и устанавливать ее теперь некому.
— Установим без лордов гирланов. А бегуны нам не суй, в девках надоели, — вмешался Бутов.
Степанов рассмеялся. Это «в девках» было знакомо ему по деревенскому детству, по работе, позднее, на приисках монтером, по Красной армии в крутые, незабываемые годы.
Они прошли сборочный цех, а конец коридора все еще не показывался. Единственный завод, вырабатывающий части механизмов для золотой промышленности, все больше удивлял улентуйцев. Стеклянный колпак повернул под прямым углом, а дальше опять сцеплялись пристройки для подсобных цехов. Конвейер начинался от сталелитейного цеха. Отсюда части поступали в обточку, отшлифовку, покраску, прокатку и сборку.
У Бутова с непривычки кружилась голова, и он, измеривший в молодости сибирскую тайгу от Амура до Енисея, позорно сблудил, потерял выход, не понимая, как вернулись в сборочный цех.
Гурьян толкнул ногой огромнейший котел и глухо сказал Степанову:
— Вот, этот нам подойдет. Дай распоряжение отправить его сегодня же… Да пусть даст заключение о нем экспертиза.
— Посмотрим, по чьему заказу он сделан.
— По чьему бы ни было, а отправь нам… Яцкова я оставлю здесь толкачом… Так и знай, что мы, по приезде домой, возьмемся за реконструкцию рудника вплотную.
Директор треста смотрел на похудевшего напорного Гурьяна и думал: «Его надо лечить».
Татьяна Александровна проснулась первой. За окнами отцветал июль — это можно было угадать по гулким звукам, несшимся от поредевших сопок, от построек нового поселка, от новых шурфов. Тайга, побуревшая за последние дни, готовилась к встрече осени.
Березники и осинники чуть тронула нежная бледность увядания, гуще обрастали хвойные леса.
Встряхивая измятые волосы, Вандаловская прошла к зеркалу, но не взглянула в него и начала одеваться. Она подняла кверху полные, голые до плеч руки, зевнула, хотела приподняться на носках, но раздумала делать привычную гимнастику. Сегодня чувствовала себя скверно, будто накануне побывала под колесами. Надевая платье, она избегала смотреть в зеркало. Бронзовеющий загар покрывал ее шею и треугольником кончался на груди. Под глазами синеватые кошельки и морщинки. Татьяна Александровна посмотрела в угол, тихо вздохнула.
Там, прикрытое рогожей, стояло только что привезенное пианино. Клочья веревки валялись на полу. Нужно бы прибрать в комнате, но ни за что не хотелось браться, все казалось ненужным, лишним.
Гурьян спал вверх лицом. Мускулистая открытая грудь директора, подернутая кудрявящимися волосками, ровно вздымалась, отчего чуть шевелился край одеяла. От постели пахло одеколоном и легкой испариной пота. Губы Вандаловской поджались, как у больной. Задерживая дыхание, она смотрела на похудевшего мужа.
Гурьян шевельнул усами, хотел повернуться на бок, но открыл глаза и, щурясь, взглянул на Татьяну Александровну.
— Ты почему рано?
— Не спится. — Вандаловская отвернулась к окну.
Гурьян соскочил, как облитый водой, тревожно подошел к жене.
— Что с тобой? Больна?
— Нет… Но нам нужно поговорить… Мне кажется, что мы сделали ошибку вообще и в частности… Не нужно было нам соединяться.
— Ты расквасилась… Интеллигентка…
— Нет… Знаешь, тут дело в другом… Бывают положения, когда рассудок бессилен…
Гурьян обмывался до пояса, а затем долго разминал отяжелевшее после дорожных неудобств тело. Татьяна Александровна угасила примус, разлила чай и оглянулась на дверь, в которую ворвалась Катя.
Девушка подпрыгнула и крепко обняла Татьяну Александровну.
— Приехала! Милая Татьяна Александровна! Я так и знала… А это наша слякоть, вроде Пеночкина, слюнями брызгала… Похудела! Вот нехорошо!
Катя спешно привела в порядок прическу и отпахнула ворот желтой блузки.
— Какая ты богатырша, — грустно улыбалась Вандаловская. — Обуглишься скоро. Ну, как здесь жили?
— Ничего. Посмотрите, как клуб оборудовали. Две передвижки-библиотечки пустили и массовиков выдвинули. Вы обязательно загляните к нам. Хорошо бы ряд научных лекций организовать.
Я за этим и пришла. В другое время не захватишь вас.
— Садись чай пить, — пригласил Гурьян.
— Я уже. — Катя спрятала глаза, повернулась лицом к Татьяне Александровне. — Видала Варвару.
— Ну что? — поднял голову Гурьян.
— Да ничего особенного… Бабы подучивают ее проломить голову Татьяне Александровне… Конечно, это пустяки… Только от таких подальше бы. А несут, спаси и сохрани… Теперь язычки прикусят.
Гурьян пролил чай, шевельнул загустевшими бровями.
— Ну, это сорвется… Я знаю, кто тут подсыпает табаку.
Вандаловская встала.
— Успокойся. Лично я ничего не боюсь. Поговорить ведь надо же. Странно было бы, если бы Варвара уступила тебя без боя…
Она права.
Гурьян набил трубку, начал собираться. Недовольство сразу изменило его лицо. Радость встречи померкла, что-то незнакомое открывалось в характере жены, оно не было похоже на простой женский каприз. «Неужели она серьезно?»