Антропов отстал, прикуривая папиросу. Вандаловская поджидала его, вертя каблуком лунку в земле.
— В большой драке иногда попадает по носу нечаянно. — начала она. — В жизни мы часто запинаемся за кочку, которую не замечаем под ногами. Нас больше, чем других, ломает кипучая жизнь современности. Надо бы прочнее держаться на ногах, иначе подомнет большим колесом. Но силенок не хватает… Видимо, нужно время… А бояться нам нечего. Согласитесь, что нас надломили еще в детстве, и теперь трудно перевооружаться, а надо. — Вандаловская остановилась, вглядываясь в толпившихся около машин людей, а затем повернулась к Антропову. — Знаете, ведь я тоже путалась. Помню, как в институте, будучи глупой девчонкой, протестовала, когда начали снимать иконы. Теперь краснею. Один профессор, иронизируя, доказывал нам, что марксизм такая же научная теория, как сказки об Иване-царевиче, и мы, глупые, соглашались. Вот какие казусы бывали. Сколько в жизни трепок… Ну, кажется, я вас утешила! — Татьяна Александровна тряхнула головой и быстрее зашагала к поселку.
В столовой она долго рассказывала о работе на заграничных рудниках, и успокоенный Антропов, после завтрака, крепко уснул в привычной одинокой постели. Он проспал до позднего вечера, а за чаем ему принесли письмо со штемпелем московской почты. Письмо было от Надежды Васильевны — узнал по броскому почерку. Стало противно и обидно, когда прочел короткие нервные строки конца:
«Виктор, прости и спаси… Организуй передачу».
Антропов засунул записку в конверт и, перегнув его посредине, хотел разорвать, но положил в карман.
Зато долго не могла успокоиться Вандаловская. В квартире было пусто и душно. Не проветрившийся воздух отдавал затхлостью, табаком и прелью. Под полом, несомненно, образовался грибок.
Но бороться с запустением не хватало времени.
Забываясь на работе, Татьяна Александровна дома расстраивалась из-за мелочей, грустила и не могла заставить себя что-нибудь делать. Вот и сегодня на письменном столе рассыпан пепел из Гурьяновой трубки, посреди пола валялись портянки, на спинке стула висело смятое, несвежее полотенце.
Татьяна Александровна открыла форточку и бегло остановилась на фотографии Гурьяна и Варвары. Закрученные черные усы мужа и самодовольное лицо Варвары заставили ее содрогнуться. Она повернула к себе карточку тыловой стороной.
Татьяна Александровна старалась объяснить себе происходящее в ее сердце смятение, но не могла. Оставаясь наедине, она вспоминала все подробности ареста, допросов, сплетни, всю жизнь на прииске. Убеждала себя, что все это проходяще и естественно, но рассудок не ладил с сердцем.
Предметы в квартире каждый час напоминали Варвару и умершую Ленку.
Иногда ей казалось, что история с разводом не имела бы такой остроты, если бы Варвара счастливо вышла замуж и успокоилась или уехала совсем с прииска. Вандаловская желала этого замужества. В памяти она перебирала знакомых холостых приискателей, которые могли бы устроить Варваре сносную жизнь. Но трезвела мысль, и Татьяна Александровна с горечью осуждала себя.
Во сне она не один раз видела Ленку и всегда на операционном столе, с перерезанным горлом. После чего просыпалась в холодном поту, плакала, но никогда об этом не знал Гурьян.
Татьяна Александровна понимала, что стечение всяческих обстоятельств тому причиной, она чувствовала упадок сил, мысленно обвиняла Гурьяна в нечуткости, а себя в мягкотелости. Минутами ей казалось, что не с Гурьяном, а с мягким и внимательным инженером Антроповым она была бы счастливее в личной жизни.
А наутро, когда оживал рудник, нездоровые раздумья улетали. Голос гудка напоминал о наступающем дне, о работе, и к ней приходили раскаяния за порочные ночные раздумья. Татьяна Александровна жалела дело, на которое потратила столько сил и покоя.
Она порывисто ласкала Гурьяна, не подозревавшего ее ночных терзаний.
Вандаловская хотела прибрать со стола, чтобы наладить ужин, когда открылась дверь и на пороге остановилась Варвара. Она несмело шагнула вперед и села на первый попавшийся стул.
Татьяна Александровна с недоумением и страхом посмотрела в ее усталое лицо, стараясь угадать причину такого неожиданного посещения.
Вандаловская даже взглянула на руки гостьи и, заметив, что в них ничего нет, устыдилась своей подозрительности. Варвара поняла ее и миролюбиво сказала:
— Не бойтесь… Я без скандалов… Где супружник-то?
— На работе… Проходите сюда…
Вынося из-под умывальника помои, Татьяна Александровна заметила в глазах Варвары осуждение царившему в квартире беспорядку и подумала: «Пришла проверить, чтобы больше распустить сплетню».
— Посидим здеся, — с оттенком удовлетворения и грусти ответила гостья. — Праздновать нам не к лицу… Я хотела попросить у него кое-какие смутки из кухонной посуды и забрать Ленушкины игрушки.
— А вы берите без него, — заторопилась Татьяна Александровна. — Смотрите сами… Я ничего в хозяйстве не знаю… Пожалуйста…
Она подошла к столу и подала Варваре фотографию. Затем нашла ключи от забытого комода и протянула их посетительнице дрожащей рукой.
— Открывайте, там моих вещей нет.
— Как-то неловко без самого.
Но Варвара откинула на шею полушалок. Гладко причесанные волосы ее блеснули мазью. Вандаловская поспешно убирала не у места валявшиеся туфли, полотенце, затем накрыла газетой засоренный обеденный стол.
Варвара бегло осматривала ящики комода. Она только и увязала в маленький узелок три куклы и коровку. Прошла на кухню и там взяла только сито и две вилки старинного изделия.
— Это приданое покойницы матери, — объяснила она.
— Посмотрите еще здесь, — открыла Вандаловская буфет.
— Нет уж… Придется помешкать. — Гостья еще раз печальным взглядом оглянула квартиру и громко вздохнула. — Покамест прощевайте… Хотела сказать ему пару слов, да, видно, оставлю до другого разу.
— Да вы берите безо всяких, — просила Татьяна Александровна, сбитая с толку поведением посетительницы. — Вот ваша посуда и все вещи.
Варвара взялась за дверную скобу, другой рукой поправила полушалок и опять вздохнула.
Вандаловская заметила у ней слезы и окончательно растерялась. Она видела только, как мелькнула в темноту двери широкая согнутая спина Варвары. На полу лежала сломанная фотография и две старинные вилки. С улицы слышался плачущий голос.
Татьяна Александровна упала на кровать и положила на ухо подушку.
— Ехать, ехать, — шептала она без голоса.
Гурьян пришел со Стуковым. Оба были в хорошем настроении. Гурьян еще с порога крикнул:
— Поздравляй, Татьяна, с новым золотом!
Но не получив отклика, он прошел к кровати и, увидев расстроенное лицо жены, отпустил протянутую руку.
— Захворала?
— Так… Немного голова болит…
— Надо водки с перцем выпить, — пошутил Стуков. — Умирать не стоит. Вот, посмотри. — Он подал Татьяне Александровне докладную записку Клыкова и снял пальто.
Вандаловская начала читать, но из написанного неразборчивым почерком смутно поняла только одно, что разведывательная партия студентов нашла новые золотые месторождения. Но где это произошло? Какие залегания, — она так и не уяснила.
За ужином разговор поддерживал только Стуков, казалось, понимавший происходящее с Татьяной Александровной больше, чем Гурьян.
Прощаясь, он сказал:
— Завтра я предлагаю выехать на Хилган. — Затем повернулся и с чуть заметной улыбкой посмотрел в глаза хозяйке. — У вас сегодня была Варвара?
Вандаловская побледнела, отодвинула стакан и тоже принудила себя улыбнуться.
— Вот, видишь, в чем тут дело, — многозначительно посмотрел Стуков на Гурьяна.
— Зачем ее носит? — вспылил директор. — Почему ты не сказала сразу?
— Угомонись, — остановил его секретарь. — Я поговорю с Варварой сам. А вы ложитесь и не кисните зря, — подал он руку Вандаловской.