В толпе баб ручейком пробежал насмешливый колючий ропот:
— Вот как завши-то жисть куражат!
— Нате, девки. Без году неделя на должности и задается!..
Что твоя хозяйка прежняя.
— Харкнул бы ей, Качура, в гляделки-то, чтобы со смеху закатилась…
А Качура морщил подслеповатые сонные глаза и будто искал кого-то среди собравшихся.
На галдеж из-за дальнего стола поднялся Вихлястый и пьяной походкой направился к топчану.
— В чем дело?!
Завидя свою жену, одной хваткой за круглые плечи завернул ее лицом к дверям. Но бабы, как утки в испуге, дружным ревом вступились за нее:
— А ты языком болтай, да рукам воли не давай. Ячеешник таловый!
— Как ранее, так и теперь такие, видно, бабьи права…
— Ты словом улести, а не своими медвежьими лапами…
— Так, понужай их, бабы! Они распустили на вас собак, а вы должны показать им свои клыки! — крикнул Залетов, сморщив в шутку физиономию.
Василий, внакидку в красном полушубке, с улыбающимся лицом, приподнялся из-за стола и будто смехом кольнул баб в самое нутро:
— Молились вы тут, а видно, и баптистский бог велит баб колошматить как сидоровых коз.
Среди мужчин смех, остроты:
— Да бабу чем больше бьют, тем крепче любит.
Женщины не уступали:
— Черт вас любит, затхлых…
Василий вышел на середину, в самый круг баб. Черная куча волос заколыхалась на его голове. Острый подбородок вздрогнул, а глаза смеялись.
— Мы с вами еще сварганим работишку, бабы, когда немного оперимся. Вот только женорга бы нам выколупать! Завернем трудмобилизацию сначала и докажем мужчинам свою ухватку… А там швальную и детясли устроим…
И тут же хлопнул по плечу Вихлястиху:
— Вот кого бабьим руководом назначим — гвардеец женщина!
Со всех сторон не слаба! Приходи — проинструктируем, и навертывай на все сто процентов.
— Да, сваи забивать можно! — это опять мужчины.
А бабы надрывно вперебой плескали угарной бранью и насмешками:
— Гвардеец-то гвардеец, да только с другого конца!
Вихлястиха, отплевываясь во все стороны, легко выбежала во двор, и уже за дверями, покрытый смехом, послышался ее голос:
— Псы! Ошкоульники!
7
В один из вечеров после бесчисленных заседаний Василий одиноко бродил между разрушенных построек. По дороге и на узких тропах валялись разбросанные инструменты и просто куски ржавого железа. Над темными вершинами Баяхтинского хребта, в рваных облаках, над развалинами прииска едва мерцал крюк умирающей луны.
Чья воля отняла жизнь у этих омертвелых, ссутулившихся в белые сугробы драг? Паровой молот огромной кузницы тогда потрясал грохотом тайгу, а теперь из пустых закоптелых стен черною пастью оскалились чуть не доверху заметенные снегом отверстия, где висели тяжелые двери. Теперь двери изрублены на растопки, и у простенков только кое-где еще болтаются ржавые петли. С наметенных сугробов можно без затруднения взойти на крыши строений. Только раскопками можно узнать, что осталось в целости. А еще в семнадцатом году здесь были гладкие, под метелку вычищенные дороги…
В мастерских они проводили ночи в тяжелое время, когда на прииске царил казачий хмельной разгул, и отсюда же устроили нападение на карательный отряд. Василий был еще мальчиком.
На повороте к своей казарме он встретил Яхонтова. Сквозь бледную сетку лунных теней видно было, как упрямый лоб техника морщился, а глаза впивались далеко в темные мертвые дебри.
— Чертово провалище! — заговорил он, как всегда, размеренно и чеканно. — Сотни раз думал и передумал сняться с якоря, а все остаюсь, точно обреченный. Диковинная штука это — прошлое!.. Я ведь по тайге шляюсь пятнадцать лет, и становится страшно, когда подумаешь о выезде. А по ночам мне чудится ход машины и треск канатов, и когда подряд не сплю две-три ночи, то ухожу в тайгу лечиться… Хороший врач — тайга!
Они прошли уже Васильеву квартиру и по хорошо разъезженной дороге повернули влево, в тенигус[4]. На взгорье, около темной грани тайги, три окна смотрели тусклыми огнями. Там раньше была квартира управляющего, а теперь живет семья Сунцовых.
— Странная семья, — угрюмо продолжал Яхонтов, обрывая нить начатого разговора. — Я встречался еще с их отцом. Он в каком-то городе имел несколько домов — здорово грабил за квартиры, а сам почти всю жизнь скоротал здесь, в тайге, среди приискателей.
Сам он как будто из ссыльных цыган, а женился на дочери управляющего, вернее, увез девушку и скоро доконал ее. Учил детей…