Валентина молча поцеловала невестку и, не оглядываясь, вышла на улицу. Падал мягкий сырой снежок, застилая темные обледеневшие дорожки. На прииске вперекличку хрипели испорченные гармошки и слышались подпевающие голоса: это куча приискателей гуляла после выпитой порции.
Квартира Яхонтова находилась на самом конце прииска, под горой. Из низких окон казармы лучился слабый свет. Мелькали тусклые тени людей. Подходя к двери, она услышала легкий шорох на пригорке и остановилась с занесенной рукой.
«Уехали, — мелькнула мысль. — Ну да, уехали, и с ними ушло все прежнее». И удивилась своему безразличию.
С Яхонтовым она не видалась с глазу на глаз с того времени, когда у мужиков были отобраны продукты. Раньше он часто заходил к Сунцовым и просиживал долгие зимние вечера. Женщины привыкли в нем видеть умного, но неряшливого человека.
Валентина в первый раз была у него, и, может быть, поэтому Яхонтов, откинув назад свои черные завившиеся волосы, начал суетливо приводить в порядок комнату.
— У меня и посадить-то вас не на что… Да вот — можно сюда… В шахматы сегодня не сыграем? А я ведь думал, что вы наломались и спите теперь как убитая.
От его простоты и задушевного голоса Валентина чувствовала облегчение. И все здесь было как-то до примитивности незатейливо и грязно. На столе, залитом чернилами, — кривая стопа книг. Рядом шахматная самодельная доска и покрытый слоем сажи эмалированный чайник. На стенах оружие, лыжи, чертежи и фотографические карточки.
В углу сквозь решетчатую перегородку скалила белые зубы острорылая, похожая на песца, собака. Она била хвостом о таловые прутья и ласково рычала.
В этой обстановке был весь Яхонтов. Лучшую обстановку за всю свою тридцатилетнюю жизнь он едва ли видел и редко был недоволен тем, что имел. Валентина знала, что он из бедной семьи выбился в технологический институт, откуда был исключен за «беспорядки».
— Вот этих вы еще не видели, — сказал он, указывая на две рядом стоящие фотографии. — Это моя мать.
Женщина с выпуклым лбом (таким же, как у Яхонтова) смотрела на нее задумчивыми и колкими глазами.
— А это вот?
Валентина взглянула на вторую фотографию, с которой на нее смотрело лицо молодого студента в форменной тужурке и фуражке с техническим значком.
— Какое поразительное сходство! — почти вскрикнула она.
Яхонтов грустно улыбнулся.
— Это вперед ссылкой, когда все зеленью пахло, а теперь вот весь мохом оброс.
Он ловко подкинул в железку дров и зажег лучину.
— Так вы из-за ссылки и не кончили институт? — спросила она, не отрывая глаз от фотографии.
— Так не кончил… Да что об этом теперь вспоминать!..
Его всегда ровный голос, как показалось Валентине, дрогнул.
— Теперь об этом и помышлять не полагается, видите, какая тряска?
Он налил в чайник воды и поставил его в дверку железной печи.
— Выпьем чаю, — сказал он, подбрасывая на огонь щепки. — Да, кстати, сообщу вам новость: мы на днях пускаем паровой молот.
Валентина обвела взглядом комнату и только в этот момент вспомнила, что с раннего утра ничего не ела, Она прошлась и, к удивлению Яхонтова, начала прибирать у него на столе.
А за чаем рассказала об отъезде брата и долго рыдала, припав головой к столу. Яхонтов дружески, нежно гладил ее волосы.
В окнах уже показался рассвет, когда Валентина ушла. По прииску в предутреннем тумане мелькали и таяли бесформенные фигуры людей. В горах подобно мельничному колесу шумели леса, и было слышно, как, поднимаясь с ночлега, перепархивали птицы.
10
Через несколько дней после воскресника на Боровом задымились мастерские. Теплый ветер рвал черные клочья дыма и уносил их к горным вершинам. По наковальням задорно стучали молотки.
Яхонтов с частью рабочих топтался около машины. С самого утра и до темных сумерек перетирал он проржавелые части и примерял их на свои места. С испачканным лицом и растрепанными волосами, в одной длинной рубахе, он не ходил, а бегал, волновался и кричал на своих помощников. Качура, с сонным лицом, но легкий и возбужденный, гонялся с железным прутом за ребятней, которая галочьим гомоном глушила мастерские.
— Ах вы, шелекуны, ядят вас егорьевы собаки! Я ж вам покажу кузькину мать!
У драг кучки ссутуленных рабочих выворачивали глыбы снега, точно щипали громадную птицу.
Вокруг станков громоздилась сваль ржавого железа, и тут же красовались натянутые, выкругленные, уже готовые в дело прутья.
Вихлястый, длинный, как журавль, раскачиваясь, бросал снег и кричал сверху вниз тонким бабьим голосом: