— Да ты чисто енарал, матушки мои! Штаны-то, штаны-то, а мундер — только епалетов не хватает, — язвительно хихикнула старуха.
— Да, кому как, — вздохнула Настя, — кто завоевал, а кто провоевал.
— А вырос-то до матки, почитай. Видно, там хлеба не наши! Своя рука — владыка, говорят!
— А вот потянуло сюда!
К нему вплотную подошла Качуриха и уставилась в лицо серыми мутными глазами.
— А отец-то, отец-то… А?
Старуха закашлялась и утерла глаза рукою.
Настя спускала в кипяток яйца.
— На могилу бы сходил, — сказала она, щупая Василия глазами. — Разрыта, размыта водою, поди, и косточки волки повыдирали. Али не любите вы могил родителев? У вас ведь все равно, что человек, что скотина: души не признаете, сказывают?
И уже незлобно улыбнулась.
— Не квакай! — снова осадил ее Никита.
Но Василий уже остыл. По-медвежьи схватил он в беремя старого товарища-молотобойца и завертелся под хохот баб по казарме.
— Вот-то молодо-зелено, — смеялась Качуриха, как утка, крякая, — худому горе не вяжется…
Василий бросил Никиту и подошел к бабам.
— Эх ты, Качуриха, бубновая твоя голова! Заплесневели вы тут и мозгой рехнулись. Надо учитывать нашу пролетарскую обстановку, а не плевать себе на грудь, вот что, бабочки!
Он так хлопнул ладонями, что женщины вздрогнули, как от внезапного выстрела. И долго с разинутыми ртами слушали его.
Качуриха шевелила бледно-синими морщинистыми губами, а Настя колола его зелеными глазами. На бледном красивом лице ее выступили розовые лепестки.
И никто не узнавал в нем прежнего подростка-слесаренка, но с первого же разу почувствовали, что приехал он неспроста и привез что-то новое, освежающее.
— Эх, ты, зеленая малина! Баптистка! Ах, Настя, Настя! — внезапно загрохотал Василий на всю обширную казарму. Его низкий голос ударился о почернелые стены, шевеля клочьями паутин.
Старуха Качуриха задыхалась от кашля и смеха:
— Будь ты неладный! Вот, молодо-зелено. И скажи, какой голосино нагулял, как жеребец стоялый!
2
От казармы до казармы утоптаны, точно вымощены, узкие тропы. Тропы, как мелкие ручьи, идут дальше, к крайним длинным зданиям — бывшей конторе и хозяйским амбарам. От них желобом — дорога на рудник Баяхту и Алексеевский прииск. Дальше по прииску и в тайгу только одни лыжные да собачьи следы. Санные дороги рыхлы и занесены снегом.
«И по дрова никто не ездит. Вот же обленились и опустились до какой степени, варначьи души! Приисковые постройки дожигают».
Василий посмотрел от дверей на занесенный снегом прииск, на проломанные крыши, обтесанные стены и в гневе стиснул зубы. Напряженные мускулы дрожали и наливались, а в глазах стоял соловый туман. Вчерашнее чувство обиды и злобы вернулось, овладело мыслями. Сзади хрипло скрипнула дверь. Никита с открытой грудью робко остановился на пороге.
Солнце в дымчатом кругу выходило из-за темных верхушек гор. В лесу, тут же на задах, слышался легкий треск. Сосны сквозь золотую ленту лучей щетинились прозрачными иголками.
Вчера на солнцепеках дорога под ногами мякла, а сегодня замерзший слой снега сжался в крупинки и хробостит под ногами.
«Стало быть, есть наст», — подумал Василий и задорно крикнул:
— Никита! Тащи лыжи!
Никита засуетился в приготовлениях. Дружески-покорно заглядывал в загоревшее лицо товарища и подлаживал ремни.
— Лыжи, брат, почем зря — камусные, только и житья-бытья, — хвастливо заметил он.
Солнце плыло над стрельчатого макушкою Баяхтинского хребта. Над тайгою повисло седоватое марево. Василий вскинул винтовку и пустил вперед себя собаку, рванувшуюся с поводка.
Около соседней казармы старик в сером изрешеченном азяме и тюменских броднях-опорках тесал кедровое бревно и отлетавшие щепки бросал на костер под таган. Смолье теплилось ярко и беззвучно, как масло в жировке, пуская смолистый запах.
— Талан на майдан! — сказал Василий, придерживая собаку.
Старик поднял выцветшие чужие глаза. Заметно дивился военной форме и, только вглядевшись, выпустил топор.
— Васюха!.. Ядят тя волки! Ты откедова? Ах ты, блудень! Пришел?..
— Качура! Лесной ты леший! — вскрикнул в свою очередь Василий.
Синие с трещинами губы Качуры ткнулись в обмороженную щеку Василия.
— Пошто не наведал стариков? Зачахли мы тут. Вот хорошо, что ты… Ах, ядят тя егорьвы собаки! Куда же ты? Завертывай в халупу! Гостевать будем.
— Нет, надо на Баяхту, кости размять, а может, и козенку бабахну — видишь, погода-то!