Суббота, 28 июня. Борхес: „Похоже, Шекспир писал по два текста для каждой пьесы; один для писательского удовольствия, второй для постановки, acting text[71]. Считается, что от ‘Макбета’ сохранился лишь acting text, а от других пьес — первый, литературный. Поэтому ‘Макбет’ — лучшая из его пьес“.
Воскресенье, 28 декабря. Борхес: „‘Предпоследняя дверь’? Отличное название! У Мальеа выдающиеся способности придумывать хорошие названия. Жаль только, что он упорно приделывает к ним книги“.
Понедельник, 17 мая. Борхес: „Приходится выбирать между криминальными русскими и туповатыми американцами. Туповатыми, но все же ловкими коммерсантами: они отвратительно влияют на Англию. Повсеместно. Нынче беседа между писателями обязательно касается авторских прав. Я познакомился с этой знаменитой писательницей Айрис… Мердок. Она показалась мне half-wit[72]. Притчетт[73] чуть лучше. Но ненамного“.
Суббота, 10 июля. За обедом Борхес внезапно говорит: „Думаю, нет никакого смысла в том, чтобы я каждодневно работал с Норманом[74] над переводами моих рассказов на английский. В этом есть что-то нездоровое — постоянно возвращаться к собственному прошлому. Да и какое мне дело до переводов? Я аргентинец и пишу, чтобы меня читали здесь. Мне семьдесят два года: успех меня не волнует. Успех в США или Европе — что он для меня значит? По правде говоря, успех мне совершенно безразличен. Это просто абсурдно — извечно продолжать эту работу. По-моему, осталось десять томов. Если я и дальше буду все переводить, лучше больше не писать, ведь из-за всего вновь написанного растет объем непереведенного“.
Пятница, 14 января. Борхес: „Люди говорят мне о Кортасаре, как о предателе, потому что он принял французское гражданство. По-моему, это совершенно не важно. Или после сей волшебной операции он разлюбил нашу фирменную вареную сгущенку — „дульсе де лече“? За пределами России быть писателем-коммунистом очень просто. Достаточно заявлять, что ты — коммунист. Читая Кортасара, ты замечаешь что-то особенное? Это в России им приходится подстраиваться под определенные правила“.
Воскресенье, 4 февраля. Беседуем о метрике. Бьой: „Английский пятистопный ямб звучит как испанский или итальянский одиннадцатисложник“. Борхес: „Я никогда не изучал метрику; всегда доверял слуху“.
Среда, 23 января. Борхес говорит по телефону, что правит корректуру своего „Полного собрания сочинений“: „Поразительно, какую чушь я написал. Такие книги, как ‘Эваристо Каррьего’ и ‘Обсуждение’, невозможно исправить. Напечатаю их, как есть, и отмежуюсь в приписке“. Бьой: „Насколько я помню, ‘Обсуждение’ — восхитительная книга“. Борхес: „Ну, не знаю насчет ‘Обсуждения’, но что можно ждать от книги об Эваристо Каррьего[75]? От книги о насекомом? Странно, но Эваристо Каррьего был остроумен в разговоре. Хотя если подумать, вовсе это не странно, ведь разговор вытекает из контекста, но человек пишет в одиночку, никакого контекста нет, приходится его создавать, а в голове нет ни одной мысли“.
Четверг, 28 февраля. По словам Борхеса, его отец говорил, что одно слово в Евангелиях в пользу животных избавило бы их от тысяч лет грубого обращения. Но искать это слово бесполезно, его там нет.
Среда, 6 марта. Читаем Вольтера. Борхес: „Вольтер, по-видимому, был одним из величайших людей, когда-либо живших на земле“.
Воскресенье, 31 марта. Борхес рассказывает, что в одной саге герой, отважный воин-победитель, под конец, состарившись, сидит у огня в суровую исландскую зиму, а служанка выгоняет его, выпихивает на улицу, где он умирает от холода. „С каждым из нас может случиться такое“, — добавляет он.
Понедельник, 3 июня. Читаем Вольтера. При чтении об ужасах в Англии времен Ричарда III Борхес замечает: „Это означает, что цивилизовать можно любую страну“.
74
Норман Томас Ди Джованни (р. 1933) — литературный секретарь Борхеса, переводчик его новелл на английский.