Совесть — голос Правды, голос Божий в душе человеческой. Замечательно об этот написал Отец Церкви святой Иоанн Златоуст (ок. 347–407). «Нет между людьми ни одного судьи, столь неусыпного, как наша совесть. Внешние судьи и деньгами подкупаются, и лестью смягчаются, и от страха потворствуют, и много есть других вещей, которые извращают правоту их суда. Но судилище совести ничему такому не подчиняется... И это делает совесть не однажды, не дважды, но многократно и во всю жизнь, и хотя прошло много времени, она никогда не забывает сделанного, но сильно обличает нас и при совершении греха, и до совершения, и по совершении.
Нет никаких указаний на то, что А. С. Пушкин когда-нибудь читал творения Иоанна Златоуста, но его понимание принципиально не отличается от формулы великого Подвижника Христианства. Совесть — это моральный суд человека за грехи свершённые или только за их помыслы.
«Ни власть, ни жизнь меня не веселят; предчувствую небесный гром и горе. Мне счастья нет», — признаётся Царь Борис. Что же гнетёт «Самодержца всея Руси »? Пушкин приводит обширный монолог Царя, раскрывает внутренние переживания повелителя огромной страны, то есть даёт голос герою, который в истории голоса был лишён и современниками, и потомками. Все говорили или от его имени, или за него, и только Пушкин-художник отважился предоставить слово самому Борису Годунову. И сразу обрисовывается великая трагедия власти, ноша которой оказывается столь тягостной, порой непосильной, а результаты — ничтожны. Все годы правления Годунов был полон намерения править честно, благочестиво, нести людям спокойствие и благополучие. И действительно, немало сделал добрых дел. Но ничего не получилось, не сумел он завоевать любви народной. «Я думал свой народ в довольстве, во славе успокоить, щедротами любовь его снискать ». Но всё оказалось тщетным. «Живая власть для черни ненавистна, они любить умеют только мёртвых».
При этом Александр Сергеевич так убедителен, так выразителен, сумел найти такие краски и тона, что невольно проникаешься сочувствием к его герою. Конечно, Пушкин был в плену, так сказать, «багажа исторического знания»; он не мог документально и фактурно постичь нюансы времени. Здесь он почти полностью доверяет Н. М. Карамзину, озвучившему немало слухов и сплетен, которые плодили как соотечественники, но особенно иностранцы и которые наш «мэтр» выдавал за «исторические факты». В данном случае это касается такого момента, как смерть Царицы Ирины, вдовы Царя Фёдора Иоанновича и родной сестры Бориса Годунова, принявшей постриг и ушедшей в монастырь, которую тот, по слухам, якобы коварно «отравил». Пушкин очень удачно предваряет упоминание об этом вымысле репликой Царя: «Кто ни умрёт, я всех убийца тайный...»
Так называемое «отравление Ирины» — вымысел чистой воды, какового у «последнего летописца» немало, хотя он это не утверждал наверняка, а как бы озвучивал гнусность как «слух». Карамзин ведь «по первому призванию» был «литератором», а потому вольно или невольно, но его исторические экзерциции окрашены художественными фантазиями. Конечно, Карамзин не имел некоей сверхзадачи специально представить Царя Бориса в своей эпопее «русским Каином», но его личная морально-психологическая установка нередко доминировала над фактурным материалом, а потому оценка всех, почти всех, исторических героев оказывалась сугубо и заведомо пристрастной...
Думы и переживания Годунова в седьмой сцене наполнены тягостными предчувствиями. Не только нелюбовь подданных его угнетает; его волнует будущее своих детей, которое не представляется безоблачным. Он прекрасно понимает, что его царский венец неизбежно сотворит им нелёгкую судьбу. Вообще, Царь показан Пушкиным нежным и заботливым отцом, и его чадолюбивость невольно вызывает симпатию. Тёплым внутрисемейным отношениям специально посвящена первая часть десятой сцены, происходящей в царских палатах. Царь очень печалится об участи свой любимой дочери Ксении, о тяжелой ее доле:
Этот внутренний монолог Бориса предваряет мизансцена, когда Ксения целует портрет умершего жениха, произнося грустную эпитафию. И если вся драма написана белым стихом, то данный фрагмент изложен прозой. «Милый мой жених, прекрасный королевич, не мне ты достался, не своей невесте — а тёмной могилке на чужой стороне. Никогда не утешусь, вечно по тебе буду плакать». В этом месте необходимы важные исторические ремарки.