— Смелее, — бодрил маршалка король, — что может устрашить отважного польского пана?
— Да, да, ваше величество, — в полном отчаянии лепетал старик.
Король расхохотался, откинувшись на подушки.
В своё время, водружая на голову польскую корону, король связывал с этим создание польско-шведской унии, направленной против России. Но предприятие оказалось непомерно сложным. Прежде всего, как выражался Сигизмунд, ему гадили в собственном доме. Король удерживал за собой и шведскую корону, но носить на одной голове два таких великолепных убора было всё трудней и трудней. В Стокгольме зрело недовольство Сигизмундом, и не надо было обладать счастливым даром предвидения, чтобы сказать — трон под Сигизмундом в Швеции вот-вот рухнет. Стокгольмские интриги отнимали у короля всё время, остававшееся после любимой им охоты.
Сигизмунд негодовал, и ему уже было не до того, чтобы заглядываться на российские земли. Но всё же мечта о возможности завладеть богатыми землями на востоке никогда не покидала польского короля. Он смотрел на Россию и, не скрывая, облизывался.
Наконец дворцовому маршалку удалось одеть короля, и тот, свистнув любимому догу, вышел к завтраку.
В высоком зале с тяжёлыми дубовыми балками на потолке королевского выхода ждали папский нунций[32] Рангони в пурпурной шёлковой мантии и великий канцлер литовский Лев Запета — низкий, на кривых ногах сорокалетний человек с поломанным носом и такими острыми глазами, что, казалось, они могли высмотреть любой козырь партнёра, даже ежели карта лежала на столе, обращённая рубашкой кверху.
Приняв должные приветствия, король подошёл к камину и протянул руки к огню.
В чёрном зеве камина пылали смоляные поленья. До Сигизмунда в зале был камин, который вполне соответствовал размерам сравнительно небольших палат. Но король, любивший всё неестественно огромное, тяжёлое и неизменно глухих, желательно тёмных тонов, приказал заменить скромный, облицованный светлой плиткой камин чудовищем, разинувшим закопчённую огненную пасть на половину стены. Сигизмунд ещё не знал, что его любовь к необычайным размерам сыграет с ним злую шутку и именно из-за этой страсти он потеряет шведскую корону, да и во многом другом она принесёт ему немало огорчений. Но до этого ещё должно было пройти время. А сейчас король согрел руки, шагнул к столу, сел, расстелил на коленях салфетку и принялся за завтрак.
Обволакивающим собеседника голосом Рангони сообщил, что великий литовский канцлер располагает весьма интересными и многообещающими сведениями из Московии.
Король, отрываясь от окутанного парком блюда, с любопытством поднял глаза на Льва Сапегу[33]. Всё, что касалось Москвы, неизменно привлекало внимание Сигизмунда.
Великий литовский канцлер сказал, что перешедшие московские рубежи шпиги сообщают о недавней смерти царя Фёдора Иоанновича и о наступившем в Московии междуцарствии.
При упоминании о смерти папский нунций благопристойно перекрестился, строго сжав и без того тонкие губы.
Известие настолько увлекло короля, что он вытер салфеткой лоснящийся подбородок и отодвинул блюдо.
— Шпиги сообщают, — продолжил Лев Сапега, — что в Москве всё больше и больше разгорается между боярами борьба за трон.
Король отвёл глаза от великого канцлера и посмотрел в окно. За неровным, пузырчатым стеклом летел и летел снег. Лицо короля стало скучным. Уж он-то знал, что значит борьба между вельможами. Здесь, в Польше, Сигизмунд достаточно насмотрелся на грызню и свару между знатнейшими родами всех этих Вишневецких, Потоцких, Любомирских, Чарторыйских, Лещинских… Князья крови, словно лесные тати, рвали друг другу глотки. Сигизмунд видел, как злобно дрались между собой бароны на любимой им родине, и хорошо мог представить, что сейчас творится в Московии.
Но не междоусобная борьба московского боярства взволновала короля настолько, что кровь бросилась ему в лицо и оно стало почти таким же пунцовым, как ослепительная мантия папского нунция. Множество самых дерзких мыслей взметнулось в голове Сигизмунда, и в одно мгновение он, казалось, побывал в Вене и Константинополе, в Вильне и Крыму. Московиты, как знал король, искали союза с Габсбургами. Из Архангельска через Гамбург они посылали в Вену не только своих послов, но и драгоценные русские меха и золото с тем, чтобы укрепить австрийский царствующий дом против Польши и Турции. Они вели переговоры в Константинополе и Крыму, желая направить мечи янычар султана и кривые луки конницы крымского хана против Литвы, беспокоившей Россию на западных пределах. Это была многоходовая игра, которая позволила Московии почти без кровопролития вернуть себе многочисленные земли, захваченные Литвой, восстановить древние грани на карельских скалах, ожидая случая возвратить и другие важнейшие пристани балтийские. Россия заложила крепости под сенью Кавказа и неизмеримо расширила владения на востоке. Русские послы носили смешные, на взгляд европейца, высокие шапки, но были хитры и лукавы настолько, что вот уже на протяжении нескольких лет созданное ими сложное равновесие среди держав и народов, окружавших российские пределы, срабатывало безукоризненно. «Сейчас, — подумал король, — со смертью московского монарха годами наводимые мосты рухнут в междоусобной борьбе боярства, и тогда…»
33