Страшное действие имело это поощрение доносов: доносчики явились во множестве. В 1601 г, по ложному доносу пострадали Романовы и их родственники. Старший из братьев Романовых Фёдор Никитич был сослан в Сийский монастырь и пострижен под именем Филарета; жену его, постригши под именем Марфы, сослали в Толвуйский Заонежский погост, а малолетнего сына их Михаила (будущего царя) на Белоозеро. К унынию, произведённому опалами, пытками и казнями, присоединились физические бедствия.
С 1601 года три года подряд были неурожайными, и начался страшный голод, так что ели, как говорят, даже человеческое мясо. Чтобы помочь голодающим, Борис начал постройки в Москве и раздавал деньги. Эта мера вызвала ещё большее зло, так как народ большими массами устремился в Москву и умирал во множестве от голода и моровой язвы на улицах и на дорогах. Только урожай
1604 г. прекратил голод. За голодом и мором следовали разбои. Разбойничьи шайки составлялись главным образом из холопов, отпущенных господами во время голода, а также из холопов опальных бояр. Смелый атаман Хлопка Косолап явился под Москвой, но после упорного боя был разбит царскими войсками (в 1604 г.).
В начале 1604 года стало в Москве достоверно известно, что в Литве появился человек, называющий себя царевичем Димитрием, а в октябре того же года самозванец вступил в пределы Московского государства, находя себе повсюду приверженцев. Хотя 21 января
1605 г. самозванец потерпел поражение при Добрыницах, однако снова собрал войско. Дело находилось в нерешённом состоянии, когда 13 апреля 1605 г. Борис скончался скоропостижно, приняв схиму, Москва присягнула сыну Бориса — Фёдору, которому отец постарался дать возможно лучшее воспитание и которого все современные свидетельства осыпают большими похвалами. Но Фёдору Борисовичу после самого кратковременного царствования вместе с матерью пришлось погибнуть насильственной смертью.
Царевна Ксения, отличавшаяся красотой, была пощажена для потехи самозванца; впоследствии она постриглась и скончалась в 1622 году. Прах царя Бориса, удалённый при самозванце из Архангельского собора, при Михаиле Фёдоровиче был перевезён в Троице-Сергиеву лавру, где покоится и ныне; там же покоится и прах семьи Бориса.
Часть первая
ЛОЖЬ
Глава первая
1
ёдор Иоаннович изнемог и умирал, как и жил: не гневясь и не протестуя. Бескостные руки его не могли и свечу держать, и Фёдор Иоаннович слабо, извинно улыбался. Но он был царь, и велено было растворить на Москве двери церквей, возжечь свечи и, всенародно вопия с надеждой, молить о продлении дней последнего в роде Рюриковичей.
На колокольню Чудова монастыря полез по обмерзшим ступеням звонарь. Колокольня была стара. В кладке зияли дыры. Ветер гулял по стенам, опасно гудел, тревожил.
— Исусе Христе наш, — шептал звонарь, осторожно ступая по заметённым снегом, неровным ступеням. — Исусе Христе… — хватался красными, замёрзшими руками за обледенелые перильца.
Ветер прохватывал монаха до костей.
— Грехи наши, — шевелил серыми губами звонарь, — грехи…
Знал он, по ком звонить идёт, и скорбел сердцем. «Тиха, тиха была жизнь на Москве при блаженном Фёдоре Иоанновиче, — толкалось в голове, — почитай, так и не жили никогда…» И не то мороз, не то мысли эти выжали из глаз монаха слезу. Светлая капля поползла по бескровному, рытому морщинами лицу. Пожалел монах царя.
Чернец забрался на звонную площадку. Здесь ветер был ещё жёстче. Вовсю закрутило, забило звонаря, затолкало злыми порывами. Однако, отерев лицо рукавом грубой рясы, монах огляделся.
Внизу открылась Москва. Белым-бел стоял город. Но чётко на снегу проступали красные каменные стены Кремля, надворотные, затейливые его башни, мощные стены Китай-города. И избы, избы — и в один и в два света — без края. Велика Москва — глазом не охватишь.
Монах широко перекрестился, крепко прижимая пальцы к груди, и взялся за колючую от мороза верёвку. Качнулся лёгким телом, падая вперёд, ударил в стылую медь.
Бом! — поплыло над городом. Бом! Бом! Бом! — как крик.