Складно сказано, отец Варлаам...
Да кого ж им надобно? Кто бежал из Москвы?
А господь его ведает, вор ли, разбойник — только здесь и добрым людям нынче прохода нет — а что из того будет? ничего; ни лысого беса не поймают: будто в Литву нет и другого пути, как столбовая дорога! Вот хоть отсюда свороти влево, да бором иди по тропинке до часовни, что на Чеканском ручью, а там прямо через болото на Хлопино, а оттуда на Захарьево, а тут уж всякий мальчишка доведет до Луёвых гор. От этих приставов только и толку, что притесняют прохожих, да обирают нас бедных.
Слышен шум.
Что там еще? ах, вот они, проклятые! дозором идут.
Хозяйка! нет ли в избе другого угла?
Нету, родимый. Рада бы сама спрятаться. Только слава, что дозором ходят, а подавай им и вина, и хлеба, и неведомо чего — чтоб им издохнуть, окаянным! чтоб им...
Входят приставы.
Здорово, хозяйка!
Добро пожаловать, гости дорогие, милости просим.
(другому)
Ба! да здесь попойка идет: будет чем поживиться. (Монахам.) Вы что за люди?
Мы божии старцы, иноки смиренные, ходим по селениям да собираем милостыню христианскую на монастырь.
(Григорию)
А ты?
Наш товарищ...
Мирянин из пригорода; проводил старцев до рубежа, отселе иду восвояси.
Так ты раздумал...
(тихо)
Молчи.
Хозяйка, выставь-ка еще вина — а мы здесь со старцами попьем да побеседуем.
(тихо)
Парень-то, кажется, гол, с него взять нечего; зато старцы...
Молчи, сейчас до них доберемся. — Что, отцы мои? каково промышляете?
Плохо, сыне, плохо! ныне христиане стали скупы; деньгу любят, деньгу прячут. Мало богу дают. Прииде грех велий на языцы земнии. Все пустилися в торги, в мытарства; думают о мирском богатстве, не о спасении души. Ходишь, ходишь; молишь, молишь; иногда в три дни трех полушек не вымолишь. Такой грех! Пройдет неделя, другая, заглянешь в мошонку, ан в ней так мало, что совестно в монастырь показаться; что делать? с горя и остальное пропьешь; беда да и только. — Ох плохо, знать пришли наши последние времена...
(плачет)
Господь помилуй и спаси!
В продолжение Варлаамовой речи первый пристав значительно всматривается в Мисаила.
Алеха! при тебе ли царский указ?
При мне.
Подай-ка сюда.
Что ты на меня так пристально смотришь?
А вот что: из Москвы бежал некоторый злой еретик, Гришка Отрепьев, слыхал ли ты это?
Не слыхал.
Не слыхал? ладно. А того беглого еретика царь приказал изловить и повесить. Знаешь ли ты это?
Не знаю.
(Варлааму)
Умеешь ли ты читать?
Смолоду знал, да разучился.
(Мисаилу)
А ты?
Не умудрил господь.
Так вот тебе царский указ.
На что мне его?
Мне сдается, что этот беглый еретик, вор, мошенник — ты.
Я! помилуй! что ты?
Постой! держи двери. Вот мы сейчас и справимся.
Ах, они окаянные мучители! и старца-то в покое не оставят!
Кто здесь грамотный?
(выступает вперед)
Я грамотный.
Вот на! А у кого же ты научился?
У нашего пономаря.
(дает ему указ)
Читай же вслух.
(читает)
«Чудова монастыря недостойный чернец Григорий, из роду Отрепьевых, впал в ересь и дерзнул, наученный диаволом, возмущать святую братию всякими соблазнами и беззакониями. А по справкам оказалось, отбежал он, окаянный Гришка, к границе литовской...»
(Мисаилу)
Как же не ты?