... Работа на Мангышлаке была для Личкова прежде всего исследовательской и преимущественно' теоретической. Это обстоятельство не назовешь заурядным. Для молодого человека, студента, второй раз попавшего на полевые работы, да еще впервые столкнувшегося с пустынным районом и трудностями полевого быта, обычно наибольшее впечатление производит смена обстановки, экзотика «дикой» природы, сам характер полевых работ, связанных с утомительными переходами, лишениями, постоянными описаниями (далеко не всегда интересными и оригинальными). Все это весьма мало стимулирует «постороннюю» деятельность начинающего специалиста, не связанную с выполнением непосредственных обязанностей и точных, конкретных заданий. Теоретические исследования, выходящие за пределы ограниченного круга подобных обязанностей и заданий, тоже становятся «посторонними» занятиями.
Для Бориса Леонидовича все было иначе. Он словно и не воспринимал, не ощущал никакой экзотики полевых работ на Мангышлаке. Во всяком случае, в его воспоминаниях и трудах об этом не упомянуто. Он, словно опытный, бывалый геолог, сразу же увлекся теорией (хотя был просто коллектором и выполнял — по роду обязанностей — почти исключительно вспомогательную работу).
Так было и позже. Он всегда стремился проникнуть мыслью в жизнь природы, познавать, открывать новое. Никакой «геологической экзотики» он просто не замечал. Не до того было!
Ему довелось исследовать главным образом верхнемеловые отложения, возрастные соотношения слоев и фауну, в них содержащуюся. Отбирал образцы этой фауны, позже, в Киеве, определял их. Наиболее заинтересовали его остатки аммонитов и тригоний — представителей моллюсков. Менее изучены из них были тригонии. Им-то и посвятил Личков свою первую крупную научную работу, опубликованную в Киеве (1913 г.). К изданию ее рекомендовал Н. И. Андрусов.
Знакомясь с этой работой, не обнаруживаешь в ней никаких очевидных свидетельств молодости и научной неопытности или робости автора. И дело не в том, что у него к этому времени был уже немалый опыт журнальной работы, рецензирования. Он так увлекся научной проблемой, что для него не существовало никаких «посторонних» обстоятельств, связанных, скажем, с желанием «самоутвердиться», приобщиться к клану ученых и т. п. Он просто исследовал интересную проблему — вот и все.
Итак, «О тригониях» Б. Л. Личкова. Четвертую часть книги составляет «Список видов рода Trigonia» — наиболее полный из всех, которые были тогда опубликованы й мировой литературе. Одно это уже позволяет данное произведение с полным основанием отнести по стилю, обстоятельности, полноте описаний к классическим. Показателен сам факт обращения молодого ученого (начинающего!) к работе сводной, обобщающей обширный литературный материал.
Личков опирался и на собственные материалы, полученные в процессе полевых исследований на Мангышлаке. Но все-таки они не стали главной опорой, основанием научного труда, а лишь — отправной точкой:
«Работая над определением образцов тригоний, найденных в мезозойских отложениях Мангышлака, я заинтересовался тригониями вообще: их положением в органическом миру, значением их для зоологической систематики и т. д.— и стал собирать касающийся этих вопросов литературный материал... Предлагаемая работа носит характер известного рода сводки собранных ранее йо Данному вопросу научных данных. Мне думается, что по отношению к тригониям потребность в такой работе сводного характера давно назрела. Литература, посвященная тригониям, является уже довольно значительной, но ни. разу не было сделано попытки уложить весь этот богатый материал в рамки исторического исследования...» [11].
Так пишет Личков в предисловии к своей книге. Нетрудно отметить его стремление не упростить, а усложнить свою задачу. Более того, он сетует, что некоторые аспекты исследования не может охватить в полной мере:
«Большой интерес представляло бы также выяснение географического распространения различных видов тригоний. Но, к сожалению, ввиду общего недостатка материала пришлось отказаться от выполнения этой интересной задачи» [12].
«Итак, данная работа, представляя собой сводку всего сделанного предшествующими исследованиями в деле изучения тригоний, носит в известной степени компилятивный характер, но назвать ее только компиляцией, я полагаю, нельзя, ибо в основу ея отчасти положено и самостоятельное изучение палеонтологического материала. Поэтому автор не считает себя вправе свалить на других ответственность за выводы, сделанные им самим» [13].
Начиная свою монографию, Личков отмечает преимущественно палеонтологический характер изучения тригоний, которые долгое время считались вымершими формами. Затем было найдено несколько живых видов тригоний. Но число вымерших видов в десятки раз больше. Вдобавок, они почти исключительно мезозойские, служат хорошими показателями возраста соответствующих слоев, а потому чрезвычайно интересны для стратиграфов и палеонтологов.
Личков отметил еще одно существенное обстоятельство: «...род Trigonia... представляет значительный интерес с точки зрения сравнительной анатомии и теории развития... Род этот, выражаясь образно, является центром пересечения целого ряда генетических нитей, проходящих через отряд Shizodonta; эти нити идут, с одной стороны, в прошлое, связывая тригонии с другими родами сем. Trigonidae... с другой — они идут в будущее... сближая тригонии с унионидами... Открываемые здесь генетические нити интересны тем, что они могут быть прослежены непрерывно на протяжении нескольких геологических периодов. Это единственный случай в эволюции органических форм, который наука может проследить на протяжении столь значительного периода времени» [14].
Последнее утверждение выглядит сомнительным. Но это никак не затеняет главного: Борис Личков стремится охватить взятую проблему целиком, вне каких-то конкретных ограничений, определяемых предметом и методом данной науки — стратиграфии, палеонтологии, общей биологии, эволюционного учения, сравнительной анатомии и др. Он ведет исследование на стыке наук, стремится изучать природные объекты и явления наиболее полно, не считаясь с формальными ограничениями, т. е. методом научного синтеза.
Любопытен не только основной текст книги, но и подстрочные примечания. Это преимущественно ссылки на литературные источники, хотя и весьма оригинальные. Они показывают, например, что автор предпочитает обращаться к первоисточникам, как бы древни или малодоступны они ни были. Так, ссылаясь на книгу Ламарка, Личков попутно замечает, что Эйхвальд, цитируя ту же работу, допустил ошибку. Или другой пример. Приводя мнение Штейнманна о строении нгазодонтного замка раковин, Личков оговаривается, что ему не довелось ознакомиться с этой статьей в подлиннике; однако тут же он приводит свидетельства на этот счет целого ряда известных ученых. Другими словами, научная добросовестность Личкова доходит до щепетильности.
Одно из примечаний вовсе не имеет, казалось бы, отношения к науке; приведены слова М. Неймайра из его «Истории Земли»: тригонии «относятся к числу самых красивых окаменелостей юрской системы». Трудно сказать, насколько это мнение обоснованно и верно. Однако несомненно, что молодой ученый влюблен в изучаемый предмет и в сам процесс познания. Он мыслит не только рассудочно, но и эмоционально. Эта способность — характерная черта всех выдающихся натуралистов.
Эмоциональность научного творчества Личкова проявилась в первой же его крупной работе. Это делает ее не только научно значимой, но и читаемой с интересом (что очень нечасто скажешь о произведениях литературы подобного рода). Увлеченность автора передается нам даже тогда, когда идет подробное, последовательное описание деталей раковин тригоний.
И еще на одну особенность склада ума Личкова с удивлением обращаешь внимание: великолепное умение оперировать тысячами сведений, сотнями литературных источников. Такая организованность, культура мышления в молодые годы вообще проявляется исключительно редко. Она свидетельствует не только об эмоциональном подъеме, вдохновенности автора, но и о его предварительных усилиях по выработке этих способностей, о знакомстве с методологией науки и об умении ею пользоваться.