Вышел новый роман Владимира Сорокина «День опричника» — произведение выдающееся. Действие его разворачивается в не очень отдаленном будущем и в то же время воспроизводит реалии опричнины Ивана Грозного, взятые в самом что ни на есть глубинном ее смысле.
Отмечу интересное литературное совпадение. Прием Сорокина в этой книге — сворачивание всех русских времен и эпох в некоем вечном настоящем, во времени мифа — прием тот же, что в «Кыси» Татьяны Толстой. Рисуется у обоих картина некоей вечной, архетипической России, страны, в которой не движется время, которая на всем протяжении своей истории воспроизводит одни и те же формы и содержания, точнее — одну форму и одно содержание.
Получается, что Россия — страна, в которой нет истории, в которой вечно правят опричники. В «Кыси» герой ее Бенедикт тоже становится опричником и охотится за литературой, запретной к чтению. А у Сорокина книги классиков жжет в камине пророчица Прасковья, как бы высший духовный авторитет. Но дело не в деталях, а в общем видении России как страны навеки застойной, хотя у Толстой Россия просто гниет после атомной войны, а у Сорокина вроде бы даже преуспевает, торгуя газом — извержениями своих недр. Сибирь у Сорокина уже заселена двадцатью с чем-то миллионами китайцев, и вообще Китай страна номер один. Европа — пустыня, в которой орудуют так называемые киберпанки, почему-то арабы. Америка где-то на задворках человечества, однако ненависть к ней у русских людей не исчезает, их наркотические галлюцинации, «глюки», как говорят сейчас в России, построены на образах уничтожения Америки. Эти фантазии изложены стилем старинных русских былин.
Вообще Россия всячески на поверхности архаизирована, новые опричники носят одежду Ивановых времен, а новейшие предметы повседневного обихода именуются по старинке: сотовый телефон — мобило, мерседес — мерин, телевизор — новостной пузырь. На опохмелку пьют березовый сок «Есенин». Кокаин называется кокоша. Восстановлена монархия, однако Россия — в нынешних постсоветских границах. Времена Горбачева и Ельцины носят официальное название «гнойных». Древность и новое неразличимы:
На масленицу Государь спортсменов одаривать будет: гиревикам — по «мерину» водородному, городошникам — мотоциклы курдючные, бабам-лучникам — по шубе живородящей.
Что еще интересно у Сорокина — неразличимость старой Руси и новейших времен бандитского засилья. Это дано у него с большим искусством языковыми средствами. Сорокин еще раз показал, что он не только обладает богатейшей фантазией, но и владеет языком во всех его возможностях. Например, имена опричников у него — воровские кликухи на старых русских корнях, не поймешь, где бандиты, где могучий русский язык, который звучит у него блатной феней:
У ворот восемь наших машин. Посо́ха здесь, Хруль, Сиволай, Охлоп, Зя́бель, Нагул и Крепло́.
Главного героя зовут Комяга. Есть еще таможенник Потроха. Есть Вогул, Тягло, Ероха, Самося, Болдохай, Нечай, Мокрый, Потыка, Воск, Охлоп, Комол, Елка, Авила, Абдул, Вареный, Игла. Но главные воротилы носят старинные боярские фамилии: Бутурлин, Урусов.
Еще что бросается в глаза как у Толстой, так и у Сорокина: то ли намеренное, то ли невольное воспроизведение интонаций Солженицына. Говоря однажды о «Кыси», я заметил, что ее герой Бенедикт — это набоковский Цинцинат и Иван Денисович одновременно. А у Сорокина новая книга написана почти полностью языком Солженицына, того же «Ивана Денисовича». Да и название у Сорокина сходное: «День опричника».
Вот, например, сцена на таможне в Оренбурге: таможенники и опричники — давние соперники и друг друга подсиживают:
Мы с Потро́хой в толкови́щную направились. А там уже сидят-ждут-пождут: дьяк из Таможенного Приказа, подьячий оттуда же, нами осаленный, двое из Страховой Палаты, сотник из Подорожного Приказа и двое китайцев-представителей. Садимся с Потро́хой, начинаем толковать. Входит китаянка чайная, заваривает чай белый, бодрость тела повышающий, разливает с улыбкой каждому. Дьяк таможенный упирается слюнярой:
— Поезд чистый, у казахов претензий нет, договор сквозной, правильный <…>.
Теперь — наш черед: последний вопрос к осаленному подьячему:
— Кстати, господин подьячий, а подорожная-то, похоже, задним числом подписана.
— Что вы говорите? Не может быть! Ну-ка, ну-ка… — таращит подьячий бельмы на подорожную, наводит хаврошечку на документ.
— Точно! Синяя метка смазана! Ах, разбойники! Обвели вокруг пальца доверчивого Савелия Тихоновича! Обмишурили! Объегорили! Цзуйсин!