Это образец независимого и благородного поведения свободного человека. И дело не только в личных достоинствах А.К.Толстого: это сказывался в нем русский историко-культурный тип — независимого аристократа. Тип, уходящий, конечно, уже в его время, — он был из последних воплощений оного, наряду, скажем, с Вяземским.
Возьмем для примера одну из известнейших баллад второго Толстого «Поток-богатырь». Удалец древних киевских времен засыпает на пиру у Владимира, а просыпается через полтыщи лет — уже в Московском царстве, становясь свидетелем всеобщего раболепия:
И во гневе за меч ухватился Поток:
«Что за хан на Руси своеволит?»
Но вдруг слышит слова: «То земной едет бог,
То отец наш казнить нас изволит!»
И на улице, сколько там было толпы,
Воеводы, бояре, монахи, попы,
Мужики, старики и старухи —
Все пред ним повалились на брюхи.
Удивляется притче Поток молодой:
«Если князь он, иль царь напоследок,
Что ж метут они землю пред ним бородой?
Мы честили князей, но не эдак!
Да и полно, уж вправду ли я на Руси?
От земного нас бога Господь упаси!
Нам Писанием велено строго
Признавать лишь небесного Бога!»
Поток засыпает еще на триста лет — и просыпается в Петербурге шестидесятых годов, среди стриженых нигилисток-медичек, орудующих в анатомическом театре:
В третий входит он дом, и объял его страх:
Видит, в длинной палате вонючей,
Все острижены вкруг, в сюртуках и в очках,
Собралися красавицы кучей.
Про какие-то женские споря права,
Совершают они, засуча рукава,
Пресловутое общее дело:
Потрошат чье-то мертвое тело.
Ужаснулся Поток, от красавиц бежит,
А они восклицают ехидно:
«Ах, какой он пошляк! ах, как он неразвит!
Современности вовсе не видно!»
Но Поток говорит, очутясь на дворе:
«То ж бывало у нас и на Лысой Горе,
Только ведьмы хоть голы и босы.
Но, по крайности, есть у них косы!»
Понятно, что за такие стихи его считали ретроградом боевые шестидесятники; но и старинное, феодального склада вольнолюбие не нравилось людям начальствующим. Это была тема жизни Толстого, и лучше других он сам ее выразил знаменитой строчкой: «Двух станов не боец, но только гость случайный…»
Нельзя не сказать напоследок еще об одном литературном достижении Второго Толстого, о живейшей части его наследия: юмористических стихах. Тут, конечно, все вспомнят Козьму Пруткова; но это, решусь сказать, не главное у него в этом плане. А.К.Толстой — автор многих стихотворений, которые иначе как абсурдистскими не назовешь. Основной корпус этих стихов был опубликован только в 1924 году — как раз к тому времени, когда начали шевелиться обериуты. Вершина этих толстовских опусов — цикл «Медицинские стихи». «Таракан» Олейникова и его же «Муха» явно оттуда. Утверждаю: влияние Второго Толстого на обериутов сильнее, чем таковое капитана Лебядкина:
В берестовой сидя будочке,
Ногу на ногу скрестив,
Врач наигрывал на дудочке
Бессознательный мотив.
(«Берестовая будочка», между 1868 и 1870)
Я даже у Бродского строчку нашел из Алексея Толстого: о «нормальном классицизме». И, вне всякого сомнения, его очень внимательно читал Лев Лосев. Ну, а насчет того, что всякая сатира на Руси действительна на все времена, — процитируем следующее:
У приказных ворот собирался народ
Густо.
Говорил в простоте, что в его животе
Пусто.
«Дурачье! — сказал дьяк. — Из вас должен быть всяк
В теле:
Еще в Думе вчера мы с трудом осетра
Съели».
Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/134319.html
* * *
[Новые похождения Элизы Дулиттл] - [Радио Свобода © 2013]
В любой культурной жизни существует мощное тематическое поле. Понятно, что происходят те или иные события, а пресса на них так или иначе откликается. Такие отклики необходимо актуальны, злободневны. Комментарий — всегда к событию, а не просто потому, что какому-то интеллектуалу захотелось поговорить на любимую тему. Но иногда такие ассоциации достаточно отдаленны: не сразу и поймешь, почему появилась та или иная статья — какое у нее отношение к текучке. Просто так, чтоб поговорить о высоком, в газетах ведь не пишут.