Опять же: очень всё это мило и нравится всем без исключения. Но сама эта установка на отождествление взрослых с детьми вызывает смешанные чувства. И не только у меня, старого брюзги: недавно вышла книга Дианы Уэст «Смерть взрослых» с устрашающим подзаголовком «Как американская инфантильность ослабляет западную цивилизацию». Это, может быть, и слишком сильно сказано, но повсеместная демонстрация Эйнштейна с высунутым языком как-то поневоле ставится в связь с такими оценками.
Как сказал об американцах тот же Эйнштейн в разговоре с Эренбургом: очень способные подростки.
Но подростки на то и подростки, чтобы подрасти.
Радио Свобода © 2013 RFE/RL, Inc. | Все права защищены.
Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/423780.html
* * *
[Русский европеец Юрий Тынянов] - [Радио Свобода © 2013]
Юрия Николаевича Тынянова (1894—1943) представлять никому не надо: он из тех деятелей высокой русской — то есть в громадной степени европейской — культуры, которого знают не только интеллектуалы, но и самые широкие круги читателей; по крайней мере, так было в то время, когда широкие круги читали еще хорошую литературу. Впрочем, Пикуля уже начинали читать — и это уже был знак упадка. Ибо широко известен был Тынянов именно как исторический романист, и уж он-то знал, что было на самом деле в русской истории, а не в лакейском воображении Пикуля. Тынянов написал «Кюхлю» — о декабристе Вильгельме Кюхельбеккере, «Смерть Вазир Мухтара» — о Грибоедове, две книги из широко задуманного романа о Пушкине. Из мелких его вещей на историческом материале — «Подпоручик Киже», в первую очередь, «Восковая персона» и «Малолетний Витушишников».
Представляет большой интерес вопрос о том, почему Тынянов, будучи первоклассным ученым — теоретиком литературы, ушел в беллетристику. Тут — разноголосица мнений. Главное сводится к тому, что его вытеснили из науки, власти запретили деятельность так называемой формальной школы литературоведения, к которой он принадлежал. Конечно, он мог бы продолжать научные исследования по частным вопросам литературоведения и истории литературы; но, как говорил Шкловский в записях ученицы формалистов Лидии Гинзбург: «Тынянов, не привыкший к пафосу частных соображений, вовремя бросил науку, не только для печати, но и для себя». Наконец, из рядов деятелей самой же формальной школы раздавались голоса, утверждавшие, что школа, в сущности, изжила себя — сделала то, что было в возможностях открытого ею метода.
Формальная школа была попыткой, во многом и удавшейся, изучать литературу по ее имманентным, внутренне ей присущим законам, вне зависимости от соотнесения литературы с другими, как тогда говорили, рядами, например, общеисторическим или социально-экономическим.
Вот одно высказывание Тынянова, опять же, из записей Лидии Гинзбург 20-х годов:
Всем известно, что у Пушкина была няня. Я не сомневаюсь в том, что она делала для Пушкина все, что полагается няне, но все-таки не она научила его быть национальным поэтом. Ранний Пушкин прошел под знаком французов — к русскому фольклору Пушкин приходит гораздо позже, уже зрелым поэтом.
Здесь пафос формализма: литература делается из литературы же, ее эволюция происходит имманентно, по собственным специфическим законам, установление которых отнюдь не требует поиска каких-либо внеположных детерминаций.
Одна из важнейших у Тынянова работ — статья 1924 года «Литературный факт». Он показывает на примерах, как идет движение литературы. В восемнадцатом веке господствовал в России классицизм, главенствующими жанрами были торжественная ода и эпическая поэма. Эти жанры износились, автоматизовались, то есть утратили художественную ощутимость, воздействие на читателей и самих пишущих. Происходит революция Карамзина — он хочет оживить канон, ставший клише, поэтому переходит к жанрам «мелким», исходящим из быта, например из переписки, частных писем. В письмах можно говорить о личной жизни и обстоятельствах самого автора, но этот материал требует тематической мотивировки: такова, например, любовь, вся область эмоциональной жизни. Отсюда — так называемый сентиментализм: это не просто «плаксивость и слезливость», а создание нового жанра. Но темы вместе с мотивировками тоже вырождаются: Карамзин забывает первоначально конструктивную роль сентиментальности и попадает в плен к теме; как пишет Тынянов, Карамзин становится Шаликовым.