Совсем недавно, в декабре вышел русский перевод трилогии Стоппарда, и я получил возможность ознакомиться с этим произведением. По-английски его сейчас в продаже нет, а ходить в публичную библиотеку, где за день явно не прочесть объемистого английского сочинения, было неудобно. Зато перевод одолел в один присест и составил вполне определенное мнение о «Береге утопии».
Я даже вполне уверенно предполагаю, как создавалось это сочинение, какими были его импульсы и механизмы осуществления. Думаю, что первоначальным толчком был набоковский «Дар» с его поразительным описанием Чернышевского — революционера, который не мог управиться с собственной женой. Это могло привести к широким психоаналитическим обобщениям — а с психоанализом знаком любой культурный западный человек. И как только Стоппард прикоснулся к материалу (в котором его, по собственному признанию, ориентировала книга сэра Исайи Берлина «Русские мыслители»), то увидел, что копать можно лопатой. Один Бакунин чего стоил: анархист-девственник, страшно запутавший жизнь своих многочисленных сестер; вообще весь этот московский философский кружок с его смесью немецкого идеализма, грязных сплетен и детских грехов. Я хорошо знаю этот материал и, когда читал переписку Бакунина с сестрами или исследование Милюкова о так называемой Премухинской идиллии, мне все время думалось, как было бы славно, если б эти молодые люди бросили своего Фихте и устроили в премухинских куртинах свальный грех.
В этом смысле первая пьеса — «Путешествие» — не совсем удачно вводит в тему трилогии и, как мне кажется, никак не способствует организации драматургического материала. В этом премухинском прологе слишком много бакунинских сестер, их женихов и их платононических воздыхателей из числа друзей Мишеля Бакунина. Нет сюжета, а какое-то расплывающееся пятно. Премухино — не удачный ввод в трилогию, способный уничтожить интерес к целому.
Но, вне всякого сомнения, замысел Стоппарда приобрел ясные очертания и довольно-таки строгую драматургию, как только он подошел к Герцену. Это действительно крупная фигура: умница, блестящий писатель и человек, проживший содержательнейшую жизнь. Испытавший к тому же тяжелую семейную драму, так и ложащуюся на острый драматургический сюжет.
Конечно, история Герцена сама просится на перо. Удивительно, что в России никто не попробовал. Понятно почему: при советской власти Герцен был подменен ленинским чучелом, «разбуженным декабристами», а после не до этого было: какой там Герцен, когда есть Березовский! Но вот и обидно, что приходится объяснять то, что и так должны все знать. История дружбы Герцена с Огаревым, неудачные женитьбы Огарева, затем в эмиграции роман Натали Герцен с немецким поэтом Гервегом, смерть Натали, связь Герцена со второй женой Огарева. В проекции на сюжет Стоппарда это что-то вроде осуществившейся премухинской идиллии, но отнюдь не к всеобщей радости. Герцен оказался единственным мужчиной среди русских революционных фантомов, и большой радости от этого не испытал. Но по крайней мере он был умным. Как тут не вспомнить того же Набокова, от которого, повторяю, исходил Стоппард в моем представлении, — Набокова, сказавшего: люди с сексуальным изъяном отличаются крайней наивностью.
Лет десять назад я написал работу, касавшуюся этих тем: психология русского социализма, русский социалист как мужской тип. Она была напечатана в журнале «Звезда» за 1997, номер 10. Приятно было наблюдать, как Стоппард в своих анализах останавливается на тех же узловых пунктах.
Вот какова главная мысль герценовского социализма, пошедшего, как известно, от французских источников, от сен-симонизма:
Сен-симонизм лег в основу наших убеждений и неизменно оставался в существенном… С одной стороны, освобождение женщины, призвание ее на общий труд, отдание ее судеб в ее руки, союз с нею как с равным.
С другой — оправдание, искупление плоти… человек достигал созвучного единства, догадывался, что он существо целое, а не составлен, как маятник, из двух разных металлов, удерживающих друг друга, что враг, спаянный с ним, исчез.
Не правда ли, интересный социализм, в котором ни слова о частной или коллективной собственности? Как написал американский исследователь Герцена Малиа, в социализме для Герцена любовь была куда важнее экономики.
И что главное в приведенных герценовских словах? Речь идет не о совершенном общественном строе, а о совершенном облике человека, восстанавливающего свою как-то и когда-то утерянную целостность в единстве мужского и женского начал. Это идея платоновского андрогина. Социализм у Герцена — и у вдохновлявших его сен-симонистов — не социальная, а сексуальная проблема.