Россия жила напряженной общественной жизнью — тут и освобождение крестьян, и польское восстание, и новые законы о печати, способствовавшие значительному раскрепощению оной, — и среди всего этого оживления, в апреле 1866 года, вдруг раздался выстрел Каракозова — покушение на царя-освободителя. Власть, натурально, растерялась, и, как полагается власти в таких случаях (особенно русской), начала хватать без особого разбора. Схватили и Лаврова. Никакой крамолы за ним, естественно, не нашли — но на всякий случай выслали в Вологодскую губернию. И вот, сидя в ссылке, Лавров написал (и напечатал под прозрачным псевдонимом Миртов) сочинение, действительно по-настоящему его прославившее, сделавшее властителем дум. Это так называемые «Исторические письма» — своеобразный очерк то ли моральной философии, то ли эволюционной морали. В общем, нечто морально-социологическое: заметим это словосочетание, объединяющее научный интерес в исследовании общественной эволюции с остро выраженной моральной установкой. Это вообще главное в философии Лаврова: желание и способность выйти за тесные рамки научного знания, не отвечающего на моральные запросы. Этика автономна, права субъекта, то есть морально ориентированной личности, коренятся в самом нравственном сознании, не выводимом извне, из материального мира. Лавров стал основателем так называемого субъективного метода в социологии, развитого потом Михайловским. Тут был пункт спора народников с будущими марксистами: никакой объективный процесс социального развития сам по себе, вне моральных усилий человека, не приведет к общественному добру. Развитие общества, писал Лавров, история как таковая — это процесс, в котором создается, и сама себя создает, критически мыслящая личность, то есть человек, способный жить не только элементарными материальными инстинктами, но интересами познания и нравственной деятельности. Такого рода личности появляются только на вершинах общества, куда их выносит исторический процесс эволюции, расслоения, социальной дифференциации, создающий это мыслящее и морально чуткое меньшинство за счет тяжелого труда и лишений громадной массы народа. И личность критически мыслящая должна сознать и отдать этот свой долг народу. Лавров пишет в «Исторических письмах»:
Дорого заплатило человечество за то, чтобы несколько мыслителей в своем кабинете могли говорить о его прогрессе. Если бы <…> вычислить, сколько потерянных жизней <…> приходится на каждую личность, ныне живущую человеческой жизнью, наши современники ужаснулись бы при мысли, какой капитал крови и труда израсходован на их развитие… Я сниму с себя ответственность за кровавую цену своего развития, если употреблю это самое развитие на то, чтобы уменьшить зло в настоящем и будущем.
Вот эти слова стали путеводным маяком, моральным заветом русской передовой молодежи. Отсюда пошло народничество как общественное движение — сначала знаменитое «хождение в народ», а затем уже и открыто политическая борьба критически мыслящего меньшинства с застойной властью. Хотя сам Лавров отнюдь не был сторонником активно революционных действий, — он, скорее, радикальный просветитель. И среди революционеров он оказался, в сущности, случайно: сначала правительство сдуру репрессировало, а потом невыносимо стало в глуши культурному человеку, и Лавров сбежал за границу. А там его и разыскала революционная молодежь, буквально навязавшая ему роль вождя: пришлось издавать в эмиграции журнал «Вперед» и обсуждать всякие острые темы. Назад, в Россию, естественно, пути не стало.