В этих словах с максимально возможной точностью дана картина будущего, двадцатого века, когда Америка действительна стала, что называется, маяком человечества — пока уже в 21-м не выяснилось, что, к сожалению, есть и другие маяки. Слова Герцена об Америке именно трезвы: никакой особенной эйфории по поводу американского будущего он не испытывает — да и ему ли, привычному ко всяческим пулярдам и бургундским, вдохновляться перспективой преодоления голода. С другой стороны, кто бы мог подумать, что развитые страны, как их нынче называют, будут ставить целью не преодоление голода, а лечебное голодание, тогда как голод по-прежнему будет грозить значительной части человечества. Герцен преодолел многие иллюзии, даже отчасти европоцентризм, коли он разглядел амеркианскую перспективу, но многие у него и сохранились — как и у всего передового человечества девятнадцатого века. Это же Герцен сказал, что буржуазный мир впадает в китайскую неподвижность. Посмотрел бы он на нынешний Китай!
Но была у Герцена еще одна иллюзия — уже не общечеловеческая, а отечественная, исконно русская. Это ведь Герцен считается основателем русского народничества — теории русского крестьянского социализма. Западный мещанин-буржуа весь в расчетах и деловом эгоизме, а русские люди в громадном — крестьянском — большинстве строем своей общинной жизни готовы к социализму, имеющему покончить с проклятием собственности, эксплуатации и индивидуализма.
Что можно сказать по этому поводу? Разве что: на всякого мудреца довольно простоты. Не только человечество, но и отдельный человек, даже самый умный, не может жить без мифов.
Сказка тем более нужна человеку, когда он разбит на всех жизненных полях, когда он потерпел крах и культурный, и персональный. Таков именно случай Герцена. Потеряв всё, он сказал: у меня в России остается народ. Мог ли он в страшнейшем из снов увидеть, что и народ исчезнет — подвергнется уничтожению как социальное тело? Как раз такова была судьба русского крестьянства, этой надежды Герцена и многих достойных русских людей.
Но нам-то есть чем утешаться — если не будущим и не настоящим, то прошлым, былым. Читайте «Былое и Думы»! Нажмите особенно на рассказ о семейной драме во втором томе — не пожалеете. Только учтите при этом, что Герцен отчасти утешился, уведя жену у лучшего друга Огарева, оставив того с английской проституткой. Впрочем, как раз об этом есть в пьесе Стоппарда.
Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/381186.html
* * *
[Русский европеец Абрам Эфрос] - [Радио Свобода © 2013]
Абрам Маркович Эфрос (1882—1954) — искусствовед и художественный критик, приобретший имя еще до революции и вполне преуспевавший еще лет двадцать после таковой. В 1937-м его «замели», репрессировали, но на редкость милостиво: выслали в Новгород Великий — старинный, очень провинциальный город, разрешив даже печататься; он находясь в ссылке выпустил две книги, одну — перевод сонетов Микеланджело. Мандельштам, вернувшись из воронежской ссылки и узнав об Эфросе, сказал: это не Новгород Великий, это Эфрос Великий.
Вторично Эфрос пострадал в годы так называемой борьбы с космополитизмом: как было пройти мимо человека с таким именем, да еще тонкого эстета? Выгнали со всех работ (а между прочим одно время Эфрос был хранителем Третьяковской галереи), давали что-то читать внештатно в каких-то музыкально-автодорожных техникумах и в конце концов послали в Ташкент — художественным консультантом на строительстве оперного театра. Там опять же издал книгу переводов — сонеты Петрарки. Все-таки в Москву незадолго до смерти вернулся, пережил Сталина.
Когда Эфроса гнобили за космополитизм, его главным грехом посчитали припомнили книгу «Профили» — 1930 года издания. Книга эта — критические портреты русских художников — замечательна, читать ее — редкое эстетическое наслаждение. Эфрос не просто дает тонкий анализ выдающихся русских художников — он сам замечательно пишет. Даю пример — о книжном графике Георгии Нарбуте (не путать с его братом поэтом Владимиром Нарбутом):