Я давно уже — лет десять назад, не меньше — написал работу о Блоке, пытаясь увидеть темы его поэзии и весь его поэтический облик исходя из того представления о нем, которое Вера Павлова назвала женоненавистничеством. Работа моя называлась «Жена»; я обыгрывал Блоковы строчки «О Русь моя! Жена моя!» — и тот делал вывод, что Блока с Русью следует развести: он ей не муж. Эту мою статью не взял ни один русский журнал; я напечатал ее в Израиле, где в то время выходил пристойный журнал под названием «Нота Бене». Русский литературный ритуал и кодекс литературного поведения мало изменился с советских, а то и викторианских времен, — несмотря на все взрывы и диверсии, произведенные новейшей литературой. Блок — классика, классиков трогать нельзя.
Между тем, в Блоке не понять и одной десятой из всего им написанного, если не принять во внимание, вообще не догадаться о том, что он действительно был женоненавистник, а сказать точнее — репрессированный гомосексуалист. Представление о Блоке как каком-то донжуане Серебряного века, мимо которого, якобы, не прошла ни одна из тогдашних поэтесс, — миф. И ведь нельзя сказать, что он сам этот миф создавал — отнюдь нет! Это тогдашние поэтки такую чернуху раскидывали — да начиная хотя бы и с Ахматовой.
Есть долго скрывавшийся документ — воспоминания Любови Дмитриевны Блок, жены поэта. С какой только грязью не смешивали эту женщину. Ахматова — та прямо назвала ее записки порнографией. На самом деле этот документ — записи молодой, совершенно неопытной, растерявшейся женщины, лучше сказать — девушки.
Ну, вот такой, к примеру, отрывок:
Короткая вспышка чувственного его увлечения мной в зиму и лето перед свадьбой скоро, в первые же два месяца, погасла, не успев меня вырвать из моего девического неведения, так как инстинктивная самозащита принималась Сашей всерьез.
Я до идиотизма не понимала ничего в любовных делах. Тем более не могла я разобраться в сложной и не вполне простой любовной психологии такого необыденного мужа, как Саша.
Он сейчас же принялся теоретизировать о том, что нам и не надо физической близости, что это «астартизм» и Бог знает еще что. Когда я говорила ему о том, что я-то люблю весь этот еще неведомый мне мир, что я хочу его — опять теории: такие отношения не могут быть длительными...
Молодость всё же бросала иногда друг к другу живших рядом. В один из таких вечеров, неожиданно для Саши и со «злым умыслом» моим, произошло то, что должно было произойти, — это уже осенью 1904 года. С тех пор установились редкие, краткие, по-мужски эгоистические встречи. Неведение мое было прежнее, загадка не разгадана и бороться я не умела, считая свою пассивность неизбежной. К весне 1906 года и это немногое прекратилось.
Так называемая любовная лирика Блока — имитация любви. Он куда-то едет, на какие-то предполагаемые острова, входит в какие-то комнаты, освещенные кровавым закатом, — но любви нет, самого любовного акта у Блока не найти. Зато можно найти такие стихи в цикле «Черная кровь»:
Над лучшим созданием божьим
Изведал я силу презренья:
Я палкой ударил ее.
Поспешно оделась. Уходит,
Ушла. Оглянулась пугливо
На сизые окна мои.
И нет ее. В сизые окна
Вливается вечер ненастный,
А дальше, за мраком ненастья,
Горит заревая кайма.
Далекие, влажные долы!
И близкое, бурное счастье!
Один я стою и внимаю
Тому, что мне скрипки поют.
Поют они дикие песни
О том, что свободным я стал!
О том, что на лучшую долю
Я низкую страсть променял!
Блок не любил женщин — они им «уступал», так это у него называлось. Из того же цикла «Черная кровь»:
Как первый человек, божественно сгорая,
Хочу вернуть навек на синий берег рая
Тебя, убив всю ложь и уничтожив яд...
Но ты меня зовешь! Твой ядовитый взгляд
Иной пророчит рай! — Я уступаю, зная,
Что твой змеиный рай — бездонной скуки ад.