В романе «Чевенгур», этом величайшем создании Платонова, один персонаж рассуждает:
Чепурный и сам не мог понять дальше, в чем состоит вредность женщины для первоначального социализма, раз женщина будет бедной и товарищем. Он только знал вообще, что всегда бывала в прошлой жизни любовь к женщине и размножение от нее, но это было чужое и природное дело, а не людское и коммунистическое; для людской чевенгурской жизни женщина приемлема в более сухом и человеческом виде, а не в полной красоте, которая не составляет части коммунизма, потому что красота женской природы была и при капитализме, как были при нем и горы, и звезды, и прочие нечеловеческие события. Из таких предчувствий Чепурный готов был приветствовать в Чевенгуре всякую женщину, лицо которой омрачено грустью бедности и старостью труда, — тогда эта женщина пригодна лишь для товарищества и не составляет разницы внутри угнетенной массы, а стало быть, не привлекает разлагающей любознательности одиноких большевиков.
Не знаешь, чем тут больше восхищаться: магией слов или глубиной взгляда, разглядевшего — хотя бы и в русском исполнении — смысл времени, истинную метафизику эпохи. То, что увидел Платонов, то, что позволила ему увидеть персональная идиосинкразия, относится отнюдь не только к строительству коммунизма в СССР: это содержание нынешней исторической эпохи, кто знает, может быть, ее дальнейшая даже и не глобальная, а космическая перспектива. Вспомним современные сексуальные практики, или нынешние способы деторождения, или предполагаемые возможности клонирования.
У Платонова есть повесть «Такыр», в которой некий человек водит свой народ по пустыне. Библейские ассоциации тут неизбежны: Моисей и иудеи. Разница в том, что Моисей иудеев из пустыни вывел в землю обетованную, а у Платонова земля обетованная и пустыня — одно и то же. Цель странствия в пустыне — пустыня. И читая Платонова невозможно не подумать, что, может быть, экологическая катастрофа это и есть темная, подпольная цель человечества.
Когда на Западе увидят у Платонова эту тему, он станет мировым классиком.
Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/431734.html
* * *
[Лорд Байрон, казак-разбойник] - [Радио Свобода © 2013]
Я прочитал биографию Байрона — книгу Фионы Маккарти «Байрон: жизнь и легенда», основательную, в семьсот научного достоинства страниц книгу, выпущенную солидным издательством Farrar, Straus and Giroux сравнительно недавно, в 2002 году. Много интересного узнаешь из этой книги, но еще интереснее то, что в общем и главном она не меняет расхожего представления о Байроне, сложившегося у людей более или менее начитанных, причем не вчера сложившегося, а чуть ли еще не при жизни самого Байрона. Он тут такой, каким был всегда и, видимо, останется навсегда. Культ Байрона сложился еще при его жизни — и примерно в то же время, когда сложился культ Наполеона. Вспомнить хотя бы стихотворение Пушкина «К морю», в котором воспеты оба — как два имени, возникающие вместе на фоне свободной стихии. «Он был, о море, твой певец» — и тут надо расширить само понятие моря: это все-таки метафора, а не просто место действия поэм Байрона, всех этих «Корсаров» и «Гяуров». Неуправляемая стихия, рушащая все установления житейской мудрости и общественного порядка, — вот тема стихов и жизни Байрона. Байрон создавал чеканные поэтические строфы, но они были печатью Аполлона на бурной стихии Диониса. И не случайно Байрон был любимым поэтом автора «Происхождения трагедии», в которой были открыты эти два начала бытия и культуры.
Известно, что Байрона не любили в самой Англии. Успех стихов был чрезвычайным, но и реакция последовала столь же острая, когда развернулась чисто байроническая драма личной жизни Байрона. Много лет спустя, уже в двадцатом веке эта глубокая нелюбовь к Байрону, недоверие к нему, отталкивание от него еще раз формулировал Бертран Рассел:
Аристократическая философия бунтарства, развиваясь и изменяясь по мере того как она достигает зрелости, вдохновляет много революционных движений, начиная с карбонариев после падения Наполеона до переворота Гитлера в 1933 году. И на каждой стадии она вдохновляла соответствующий образ мыслей и чувств среди мыслителей и людей искусства.
Английскому философу уже мало привычных ассоциаций с Наполеоном, он выводит из Байрона аж Гитлера. В той же «Истории западной философии», откуда взяты процитированные слова, Рассел связывает Байрона с мировым движением романтизма: