Это, конечно, сложно, это уже Шкловский, а то и выход за его пределы, но интересно посмотреть, как нынче, во времена постсоветские, выстраивают саму историю. И вот выясняется, что в русском 20-м веке не было Октябрьской революции, не было советской власти, ни Ленина, ни Сталина. Рубеж русского 20-го века – это не 17-й год, а 20/30-е годы. И литература соответственно делится по этому рубежу. Вот как пишет об этом в своем месте известный Чалмаев:
Диктор: ''Тридцатые годы как продолжение и одновременно противоположность 20-х годов – острейшее противоречие этой эпохи. Не всегда осознанное, оно проявилось нагляднейшим образом в духовно-нравственном климате тридцатых годов, в возвращении страны к национальным устоям, в новом понимании смысла государства, ранее обязанного ''отмирать'', семьи, призванной ранее сменяться ''общежитием'', наконец, исторического прошлого''.
Борис Парамонов: А вот, так сказать, конкретизация:
Диктор: ''Многие революционные поэты, гремевшие в двадцатые годы, ничего отрадного в России часто не видевшие, кроме революции, жившие жаждой уничтожения патриотизма (понятия большевизма и патриотизма были для них взаимоисключающими), стремительно теряли свое значение''.
Борис Парамонов: Примеры тоже даны подходящие к этой схеме: так, в поэзии о гражданской войне не упомянут Багрицкий с его ''Думой об Опанасе'', зато выдвигаются Борис Корнилов и Павел Васильев, люди русские. Чалмаев только забыл упомянуть, что эти русские были в тридцатые годы оба уничтожены – и Корнилов, и Васильев. Таково было тогдашнее возрождение.
Ренессансом русской истории, русских ценностей, русского национального сознания Чалмаев называет сталинский идеологический трюк – решение в предвидении войны с фашистской Германией апеллировать к живому еще патриотизму. Кстати сказать, эта апелляция не сработала: Красная Армия в начале войны миллионами сдавалась в плен, и это только Гитлер сумел всё-таки, восстановив против себя, породить сопротивление, когда народ увидел, что он не лучше Сталина, да еще чужой.
Это всё давно и досконально известно, но Чалмаеву, вообще нынешним ''почвенникам'' неинтересно, отскакивает от них. Они продолжают говорить о национальном возрождении, произведенном Сталиным, – при этом не упоминая самого Сталина и снимая тем самым все негативные ассоциации, связанные с этим именем. Это заставляет вспоминать одно высказывание Георгия Петровича Федотова. Когда в Советском Союзе отбросили так называемую ''историческую школу Покровского'', видевшего в русской истории исключительно движение хлебных цен, и решили вернуть в историю имена людей и факты, Федотов написал: ''Новый советский учебник истории написан Швабриным для Пугачева''. С тех пор прошло лет семьдесят, но Чалмаев по-прежнему воспроизводит этот учебник – с той только разницей, что он даже не Швабрин, а ученик из класса Швабрина.
Небезынтересно проследить, что тот же Чалмаев говорит о последующих литературных событиях – уже семидесятых годов, застойных лет. Он пишет по поводу Трифонова:
Диктор: ''Связь быта и революции, как и объяснение воспоминательности, ностальгии, особого ''революционного аристократизма'' героев Трифонова, только сейчас стала предельно очевидна (…) Пессимизм всемирно-исторического проигрыша, ностальгия по переменам, когда и Тухачевский, и Бухарин, и прочие герои гражданской войны, ''старики'', были в ореоле успеха, жили в ''доме на набережной'', были в прямом смысле ''на коне'', не ниже официозного Буденного, и породили в Юрии Трифонове презрение ко всем конформистам, не помнящим об ''отблесках костра'': это пессимизм ностальгии, иронии Трифонова''.
Борис Парамонов: Я повторю: все эти рассуждения даны в некоем вакууме, мелькают два-три имени в качестве опознавательных знаков для почвеннических авгуров. Не то что школьнику, а и нынешнему учителю литературы эти аллюзии, полагаю, не понятны. Это сделано для самоудовлетворения, в возможности высказать любимые предпочтения возможно большим тиражом. Простой человек вряд ли поймет, что это – антисемитские тексты, самое настоящее ''жидоморство'', с трудом скрывающее удовлетворение, что Сталин скинул евреев с ихнего ''коня''. Почему же исподтишка, почему намеками, понятными разве что коллегам из журнала ''Наш современник''? Да потому, что нынче не время для идеологий, хотя говорить что-то одобренное властями надо. Пиши что хочешь, но никакой погром нынешним властям не нужен, антисемитское почвенничество слишком острый продукт. Власть сейчас вообще не знает ни эллина, ни иудея, что отнюдь не делает ее христианской. Здесь не либерализм, а цинизм власти – потому что с тех же трибун дают высказываться и противникам неопочвенничества. И это - в пределах одного учебника. Тут, если угодно, плюрализм – но не артикулированный, не провозглашенный политикой и не реализованный, скажем, в Думе или в телевизионных, идущих на всю страну дискуссиях, но позволенный в школьном учебнике, где он как раз мешает, потому что учебник, какой бы он ни был, должен быть однозначным.