Дмитрий Волчек: Таков выбор Андрея Плахова, а с постоянным автором радиожурнала ''Поверх барьеров'' кинокритиком Борисом Нелепо мы оказались в двойном меньшинстве: и потому что равнодушны к очаровавшей всех на свете ''Меланхолии'' (у меня она не то что в тройку, но в десятку не вошла), и потому, что высоко оценили фильм Терренса Малика ''Древо жизни'': он, хоть и получил главную награду Каннского фестиваля, но многим критикам, особенно российским, показался напыщенным, претенциозным, неуклюжим. Борис, что вы скажете? Борис Нелепо: Да, мне сложно сказать что-нибудь лестное про ''Меланхолию'' – в каком-то смысле это совершенное кино, но очень гладкое, без шероховатостей, зацепиться там не за что. Это такой декоративный артефакт, который оказался ещё менее интересным, чем ''Антихрист'', в котором Триер как раз выбрал эту очень спорную глянцевую эстетику, совершенно не работающую в современном кино.
''Древо жизни'', напротив, совершенным фильмом назвать язык не повернется, но мало в какое кино я в этом году настолько глубоко погружался. 2011 для меня начался с полной ретроспективы Натаниэля Дорски в Роттердаме – американского авангардиста-затворника, снимающего свои экспериментальные фильмы на 16 мм. Увидеть его фильмы представляется очень редкая возможность, поскольку показ он разрешает исключительно с киноплёнки, к тому же специально замедляя скорость проекции до 18 кадров в секунду. Картины Дорски видело по всему миру считанное количество человек, а ''Древо жизни'' Терренса Малика триумфально прошло по всем кинотеатрам мира из-за участия в нём знаменитых актеров, но общего между этими режиссерами очень много. Дорски настаивает на терапевтическом воздействии на зрителя своих абстрактных лент и лирических зарисовок, и этот старомодный нью-эйдж кажется сегодня немного наивным. Просветленность Малика и его желание запечатлеть на целлулоиде буквально все ответы на вопросы бытия тоже способны смутить, но если говорить о визуальных качествах его фильма, то у него конкурентов в этом году попросту не было. Малик доводит до предела эксперименты американского андреграунда – и Натаниэля Дорски, и Стэна Брекиджа; вы, Дмитрий, думаю, лучше меня сможете продолжить этот ряд. Наверное, это самый дорогой экспериментальный фильм в истории кино, который к тому же был увиден так широким кругом зрителей.
И эффект от этого масштаба остается очень странный. Малик пытается рассказать обо всей вселенной, при этом практически не выходя за пределы лужайки у дома своего детства – и вот воспроизведение шестидесятых годов мне кажется потрясающим. Не знаю, как у него получилось снять фильм настолько масштабный и при этом настолько камерный, но не нужно жить в Америке середины века, чтобы и самому вслед за фильмом не погрузиться в неосознанной путешествие в детство, которое так тонко реконструирует Малик. К сожалению, современность ему дается гораздо хуже – и все сцены с Шоном Пенном, которыми тот и сам оказался крайне недоволен, сбивают ритм и оказываются похожи на рекламные ролики.
Дмитрий Волчек: Да, я согласен. Владей я волшебными ножницами, я бы Шона Пенна вырезал к чертям собачьим, и еще несколько сцен тоже. Но тут случай, когда достоинства только подчеркнуты недостатками. А главное достоинство ''Древа жизни'' или его секрет – то, что Малик за вдохновением обратился к великой эпохе американского кино: авангарду 50-60-х годов, когда режиссеры, бросившие вызов голливудским студиям, упражнялись в стиле: их эксперименты, короткометражные фильмы, снятые на восьми- и шестнадцатимиллиметровую пленку, сейчас признаны и прославлены, но никто еще не пытался воспроизвести их методы, используя неограниченные возможности Голливуда. Терренс Малик это сделал, и я смотрел его фильм, как своего рода каталог достижений американского авангарда: вот эта тень на песке – из фильма Майи Дерен, вот такой поворот камеры первым использовал Сидни Питерсон, вот цитата из Кеннета Энгера, вот кадр из Грегори Маркопулоса. Кстати, не только американское подполье досконально изучил Малик: самое удивительное в его фильме – огромное влияние Франса Звартьеса, голландского экспериментатора, снявшего лучшие свои ленты в конце 60-х–начале 70-х годов. Вообще кажется, что ''Древо жизни'' появилось в 1972 году, сейчас так совершенно никто не снимает, разучились. Конечно, мармеладная идеология фильма может раздражать, но, мне кажется, о ней легко удается позабыть и смотреть фильм как образец операторского и монтажного искусства. Борис Нелепо: Если говорить о крупных высказываниях, то их больше почти и не было в этом году. Разве что была одна общая тема – словно эхом тревожного состояния во всем мире стали аж четыре картины о сценариях конца света. Уже упоминавшаяся ''Меланхолия'', камерная ''Другая земля'' с ''Санданса'', прощальный фильм венгра Белы Тарра ''Туринская лошадь'' и, наконец, ''4.44. Последний день на земле'' Абеля Феррары. Фильм Феррары оказался самым незамеченным, но при этом, возможно, самым тонкой и ненавязчивой зарисовкой апокалипсиса. В нём нет никакой тяжеловесности – планета буднично прощается с жизнью. Друзья заходят в последний раз друг другу в гости, созваниваются с родственниками по скайпу, исступленно занимаются любовью. Виды нью-йоркских улиц и лофтов режиссер монтирует с хроникой египетских восстаний – таким изящным образом он избегает нужды в спецэффектах. Казалось бы, в фильмах про конец света всегда заранее понятно, чем вся закончится, но камерный и предельно личный ''Последний день на земле'' своим предсказуемым финалом словно оглушает зрителя – до сих пор помню, как у меня пересохло в горле на последней сцене. У Феррары словно открылось второе дыхание, и это тоже важный итог года, поскольку вокруг него сплотилось новое поколение молодых нью-йоркских режиссеров, снимающих малобюджетное кино. Из этого окружения, к слову, в Москву на Амфест приезжали братья Сэфди, у которых как раз играл Феррара; уверен, что об этих режиссерах мы еще услышим