Собравшиеся на похороны иностранные корреспонденты были разочарованы тем, что ожидавшегося ими скандала и сенсации не получилось и что не было даже работников милиции, которых можно бы сфотографировать для своих газет.
В заключение следует сказать, что попытки использовать похороны Пастернака для сенсации и возбуждения нездоровых настроений успеха не имели. То, что наша литературная печать не дала некролога о Пастернаке, ограничившись сообщением от имени Литфонда, было правильно воспринято в кругах художественной интеллигенции.
Следовало бы вместе с тем обратить внимание Союза писателей и Министерства культуры на необходимость усиления воспитательной работы среди творческой молодежи и студентов, часть которых (количественно ничтожная) заражена нездоровыми настроениями фрондерства, пытается изобразить Пастернака великим художником, не понятым своей эпохой»[146].
В момент, когда закрытый наконец гроб стали опускать в могилу, зазвонили колокола церкви Преображения Господня. Наверное, замечает Ольга Ивинская, это было не более чем совпадение, наверное, колоколами этими редких тогда людей, оставшихся верными религии, созывали на вечерню… Но перепуганный распорядитель закричал: «Скорее! Похороны кончились, это начинается нежелательная демонстрация!» И действительно, в то самое мгновение, когда первые комья земли ударились о крышку гроба, от могилы раздались голоса: «Слава Пастернаку!.. Прощай, самый великий из нас всех!.. Осанна!.. Слава! Слава!» Ольга Ивинская была и счастлива, и встревожена столь несвоевременными и неуместными проявлениями популярности Пастернака. В то время как законная вдова, Зина, имела право на сдержанное уважение со стороны властей, Ольга не чувствовала себя в безопасности от новых придирок.
В ближайшие же дни ее стали посещать весьма любезные представители отдела культуры. Гости усердно расспрашивали ее о том, чем обеспечивались ее средства к существованию при жизни Пастернака, на что она живет после его смерти. Не звучал ли в их вопросах упрек в том, что она была посредником между Борисом и иностранными издателями, улаживая проблемы с авторскими правами? А что ж, способ не хуже других возложить на нее ответственность за антисоветское преступление, каким им и сейчас виделся «Доктор Живаго»!
Ольга хорошо понимала, что КГБ не станет терять времени на бесполезные обыски. И вот уже одним махом «накрывают сетью» Ольгу Ивинскую и ее дочь Ирину. Обеих арестовывают[147], привозят на Лубянку и предъявляют им обвинение в «контрабанде валюты». Для Ивинской эта история стала мерзким и нелепым повторением той драмы, которую она пережила одиннадцать лет назад, когда ее объявили злым гением писателя, готового на все, лишь бы ей угодить. Убежденность следователя была непоколебима, его обвинения совпадали с высказываниями Алексея Суркова, бывшего генерального секретаря Союза писателей, для которого дело представлялось яснее ясного: наивный и простодушный поэт Пастернак послушался пагубных для него советов любовницы, профессиональной заматерелой авантюристки, которая вынудила его написать «Доктора Живаго» и опубликовать роман за границей в целях личного ее, Ольги Ивинской, обогащения. Сколько ни отпирались Ивинская с дочерью — тщетно, следователь их не слушал, его это все ничуть не волновало. Процесс был закрытым, судебное заседание — также при закрытых дверях — состоялось 7 декабря 1961 года, решение было вынесено быстро, и приговор оказался суровым. Ольгу Ивинскую снова осудили на восемь лет лагерного режима, ее дочь Ирину — на три года.
И вот уже они обе трясутся в тюремном вагоне, вот уже они начинают путь в Сибирь, к заледенелому одиночеству Тайшета, после которого их переведут в другой лагерь, молдавский, чтобы отбывать срок дальше.
146
Цит. по электронной версии на сайте Международного фонда «Демократия» (Фонд А. Н. Яковлева) — http://www.idf.ru/ll/36.shtml. Подлинник документа хранится в РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Д. 119. Л. 63–64.
147
Ольга Ивинская была арестована 16 августа, Ирина Емельянова — 5 сентября.