Само собой разумеется, это абсурдное продолжение «дела Пастернака» за границей было сочтено доказательством бесчеловечного и не соответствующего времени догматизма, царившего в СССР. В январе 1961 года члены ПЕН-клуба, среди которых были генеральный президент английского ПЕН-клуба Дэвид Карвер[148] и писатель Грэм Грин, направили Алексею Суркову телеграмму с просьбой безотлагательно вмешаться и потребовать от правительства освобождения Ольги Ивинской и ее дочери.
Ответ Суркова от 24 января 1961 года гласил: «Союз советских писателей не видит никаких оснований — ни моральных, ни законодательных — для того, чтобы требовать освобождения Ольги Ивинской и ее дочери. <…> Нам кажется странным, что ПЕН-клуб и Авторское общество Лондона так легко и решительно встают на защиту вульгарных авантюристок, не имеющих никакого отношения к литературе, не желая разобраться ни в том, кто они такие, ни в том, за что осуждены». А поскольку Дэвид Карвер позиций не сдавал и продолжал стоять на своем, то и получил в ответ поток грязи, несправедливых и непристойных обвинений в адрес двух несчастных женщин. Возмущенный этим Серджо д’Анджело, которого то и дело походя цитировали в клеветнических пасквилях, принял эстафету от генерального секретаря английского ПЕН-клуба, реплика его прозвучала враждебно и язвительно: «Для того чтобы загасить ваше озлобление, оказалось недостаточно смерти Бориса Пастернака, теперь вы изливаете его с помощью брани и клеветы на двух беззащитных женщин, к тому же еще и серьезно больных, — писал он. — Отныне у меня больше нет иллюзий по поводу того, что вы способны пересмотреть свое поведение, предоставить доказательства гармонии и человечности. Но и вы не стройте иллюзий насчет того, что вам удастся замять дело Ивинской: верность всех цивилизованных и порядочных людей не позволит вам закрыть это дело, пока справедливость не будет восстановлена».
Несмотря на огромное количество писем, телеграмм и статей из-за рубежа в защиту Ольги Ивинской и ее дочери Ирины, их освободили только после того, как они отбыли половину срока. А реабилитированы они обе были только после пересмотра их судебных дел — 2 ноября 1988 года.
Зато Зинаида Пастернак на следующий же день после кончины супруга получила право на участие и заботу Центрального комитета советских писателей. В этом литературном объединении некоторые подчеркивали преклонный возраст вдовы (ей было шестьдесят девять лет), плохое состояние ее здоровья и полное отсутствие средств к существованию. Советские власти тут же предприняли попытки получить деньги с итальянцев, и очень скоро, к вящему удовлетворению Зины Пастернак и ее семьи, были урегулированы все спорные вопросы по авторским правам писателя за границей.
Свершился странный переворот в мыслях, и вот уже люди, приближенные к правительственным кругам, задумываются, правы ли они были, набрасываясь на писателя, чья книга по тем или иным причинам, справедливо или нет, казалась им подрывной, ниспровергающей, разрушительной… Они вдруг понимают, что политики предыдущего поколения были поражены слепотой, обязанной своим происхождением общему настрою момента. Они полагают, что сегодняшняя интеллектуальная Россия платит за ошибки вчерашнего дня — ошибки нескольких безумных приверженцев советской власти. Разве не может случиться так, что, продолжая гнушаться Пастернаком, они сделаются объектом насмешек для всей Европы, в свое время завидовавшей русским, у которых был Пушкин, Гоголь, Толстой, Тургенев, Достоевский, Чехов — все их литературное наследие?
На этот раз общественное мнение обогнало политиков. Прошло всего несколько лет — и репутация Пастернака у читателей утвердилась. Множились тиражи его изданий на русском языке, его стихи изучали в школе, его цитировали по всякому случаю. Мало-помалу вчерашний ренегат стал литературным маяком, сравнимым с самыми великими.
Приход к власти Горбачева, начало «перестройки» и «гласности» — иными словами, реформ по обновлению политики с целью сделать ее прозрачной — ускорили прилив читающей публики к Пастернаку, писателю, которым еще вчера высокомерно пренебрегали.
Этому способствовало обращение группы советских писателей, осознавших ошибки предыдущего правительства в оценке произведений Пастернака, с коллективным письмом от 30 апреля 1985 года к Михаилу Горбачеву, тогда — члену Политбюро ЦК КПСС. Писатели ставили вопрос о создании Музея Пастернака. «1990 год будет годом столетия со дня рождения великого советского поэта Пастернака, — читаем мы в этом документе. — Эта памятная дата будет широко отмечаться в нашей стране и за рубежом <…> По всеобщему мнению, творчество Пастернака — одно из сокровищ мировой культуры. Со времени смерти поэта в 1960 году его могила и его дом в Переделкине стали для советских и иностранных читателей местом паломничества. <…> В связи с работами дом опечатали, и судьба его должна на днях решиться. Нам кажется, что было бы жаль не воспользоваться этой возможностью, чтобы открыть Музей Пастернака. Его наследники готовы в случае создания Музея передать туда все бесплатно».