Выбрать главу
Парк осенний стоит одиноко, и к разлуке и к смерти готов. Это что-то задолго до Блока, это мог сочинить Огарёв.
Это в той допотопной манере, когда люди сгорали дотла. Что написано, по крайней мере в первых строчках, припомни без зла.
Не гляди на меня виновато, я сейчас докурю и усну — полусгнившую изгородь ада по-мальчишески перемахну.
(«Осыпаются алые клёны…», 2000)

Этого мальчика заметили и поэты старших поколений, прочитавшие Рыжего. Наталья Аришина (2004):

На Крепостной, без тени крепостной стены, на улице сшибает мелочишки бродяга. Он одет сей позднею весной в шубейку, снятую с подросшего мальчишки. И я о мальчике. Уж он бы снял с плеча заморское пальто и вывернул карманы, чтобы согреть заезжего бича, чтоб прикупили травки наркоманы. И я о мальчике. Он позднею весной из дома вырвался и фору дал гулякам, и, как предсказывал, свердловскою шпаной и нервною Москвой обвально был оплакан. Он, явный умница и ярый книголюб, мобильник истязал длиннотой Луговского и там, где был его дискуссионный клуб — на кладбище — искал единственного слова. Махнул в такую даль, что страшно тот полет представить наяву. И представлять не надо, как из последних сил он крылышком взмахнет над полусгнившей изгородью ада.

Жизнеописание предполагает хронологическую последовательность. Однако иные свидетельства жизни нашего героя, как водится, появились постфактум, после его ухода. Обращение к таким свидетельствам обеспечено привязкой к времени, к тому, что было в тот или иной период жизни поэта. Это дает эффект калейдоскопа, но поверьте на слово — автор книги постоянно смотрит в календарь и ничего не путает.

Эссе Евгении Извариной «Там залегла твоя жизнь» написано в 2006 году — было время на трезвое обдумывание всей судьбы поэта. Изварина рассматривает «три истории», сведя под единым углом зрения столь непохожих Владимира Гандельсмана, Дениса Новикова и Бориса Рыжего. Каждому воздано по достоинству, всем сестрам по серьгам, найдены сходства и различия. За сходствами далеко ходить не надо. Все вьется вокруг потерянного рая детства-отрочества.

Вот Гандельсман:

На хлопчатник хлынула вода. Свекла сахарная, виноград. Летне-лагерное скота содержанье. Весомый вклад.
Вроде газовый свет-рожок — февраля синевеет ель. Я пойду сегодня в кружок шпаклевать корабля модель.
Как рождается пафос? Течь есть в «Седове», сжатом во льду. Разрешите спуститься, лечь и заделать собой беду…

Вот Новиков:

Ну хоть ты подтверди — это было: и любовь, и советская власть. Горячило, качало, знобило, снег летел на проезжую часть.
Ты одна избежала распыла, ты по-царски заходишь не в масть. Если было — зачем это было? Как сумело бесследно пропасть?
Отвечают петля и могила. Говорят: одержимость и страсть. Что ты знаешь про не было-было? Что любовь и советская власть?
Самочинно не то что стропила — Малый волос не может упасть. Неделимый на «не было-было», снег летит на проезжую часть.

Разница в возрасте — Гандельсман старше Рыжего на двадцать (почти) лет, Новиков на семь — поразительно исчезает еще и потому, что этому способствует сама просодия: традиционный в общем и целом стих, с нюансами личностной печати и голосовыми модуляциями. Пристальней всего — и очень зорко — Изварина всматривается в Рыжего. Есть у нее духоподъемное право и на социологический анализ этого творчества.

Поэтический посыл, язык и речь формируются и под воздействием атмосферы времени, того короткого отрезка истории, на который приходятся ранние годы поэта. В случае Бориса Рыжего они пришлись на самые последние, уже вырожденные и выморочные, советские годы, «перестройку» и — ранняя юность — на начало 1990-х. Время полной деморализации подавляющего большинства населения страны, как «верхов» так и «низов», время без уважения к прошлому и должного попечения о будущем. Из тех лет запомнился газетный заголовок: «Россияне в океане». Я бы добавила: в открытом море, но все еще, подобно пушкинским героям, в заколоченном пивном бочонке… <…> Но в стихи о себе-ребенке Борис Рыжий эти «ветры перемен» сознательно не допускает. Они бушуют в других стихах, строго тому времени и посвященных. <…>