Читать онлайн "Борис Рыжий. Дивий Камень" - Фаликов Илья Зиновьевич - RuLit

Выбрать главу

На азиатский мой разрез Слетелись вороны, вороны, А ванька слушает да ест В лучах авроры. ………………………… Гори, столыпинский вагон! На север летчиков вербуют. Сначала дым, потом огонь Меня обуют.

На похороны Тягунова Борис не пошел, плакал и писал стихи. «На смерть Р. Т.»:

Вышел месяц из тумана — и на много лет над могилою Романа синий-синий свет.

Свет печальный, синий-синий, лёгкий, неземной, над Свердловском, над Россией, даже надо мной.

Я свернул к тебе от скуки, было по пути, с папироской, руки в брюки, говорю: прости.

Там, на ангельском допросе всякий виноват, за фитюли-папиросы не сдавай ребят.

А не то, Роман, под звуки золотой трубы за спины закрутят руки ангелы, жлобы.

В лица наши до рассвета наведут огни, отвезут туда, где это делают они.

Так и мы уйдём с экрана, — не молчи в ответ. Над могилою Романа только синий свет.

Не только. Есть еще и стихи. Они входят в состав синего света. Олег Дозморов:

Что-то не снятся ни Рома, ни Боря. Я виноват перед вами, не спорю. Думал, что умный, а вышел — дурак. Круглый отличник, я удалён с поля двоечниками, впустившими мрак стихослагательства в кровь, пацанами, что поднимали стихами цунами, что понимали другу друга не раз, гнали волну, натолкнулись на камень низеньких гор, тектонических масс.

Дивий Камень.

В Екатеринбурге славился открытый дом, хозяин которого — Евгений Касимов — был поэт, редко печатавшийся. Борис опубликовал его стихотворение «Шарм-эль-Шейх» в «Урале».

Касимов подрабатывал на радио, и в прямом эфире студии «Город» Борис в порядке беседы с Касимовым прочел двадцать стихотворений.

Под крышей касимовского дома перебывали все лучшие и нелучшие литераторы Урала, а также гости города, исходно уральцы, — Александр Еременко, Вячеслав Курицын, Виталий Кальпиди. Поток приходящих туда был неиссякаем и безостановочен. Безоблачно там не было, поскольку люди были разными и не всё любили одинаково. Бориса не выделяли, он был одним из.

Что он думал о себе, оставалось его личным делом. Там все много думали о себе. Кальпиди созидал некую «Уральскую школу», Курицын проводил в городе чтения имени себя, Еременко (собратья называли его «Ерёма») уже завоевал Москву, став избранником своего поколения — семидесятников.

Урал нельзя чисто географически счесть серединой или центром страны, но мистика Камня, Каменного пояса, существует несомненно. Ощущение порубежной доминанты не было только лишь декларацией. В этом смысле Урал 1990-х был символом стихотворства вне столиц. Были ведь и другие «школы»: Ташкентская, Владивостокская и проч. Местный колорит и некоторые особенности мышления, связанного с экзотизмом, не отменяли главного: в наших столицах и в наших губерниях была единая поэзия, трудно рождающаяся в новые времена. Имен было много, многие исчезли без следа.

Борис не уклонился от духа землячества — при всех сложностях отношений в позиции независимости и самоутверждения. На некоем фестивале бросив фразу «Ерёма — отстой, это прошлый век», стихи пишет такие («Чтение в детстве — романс»):

Окраина стройки советской, фабричные красные трубы. Играли в душе моей детской Ерёменко медные трубы.

Ерёменко медные трубы в душе моей детской звучали. Навеки влюблённые, в клубе мы с Ирою К. танцевали.

Мы с Ирою К. танцевали, целуясь то в щёки, то в губы. А душу мою разрывали Ерёменко медные трубы.

И был я так молод, когда — то надменно, то нежно, то грубо, то жалобно, то виновато… Ерёменко медные трубы!

Когда огонь, вода и медные трубы уже оказались навсегда позади, ему ответил Еременко («Борису Рыжему — на тот свет»):

Скажу тебе, здесь нечего ловить. Одна вода — и не осталось рыжих. Лишь этот ямб, простим его, когда летит к тебе, не ведая стыда. Как там у вас? ………………………… Не слышу, Рыжий… Подойду поближе.

~ 85 ~