Подобный опыт общения со Щербиной был и у С. К. Аракеляна, в то время начальника Главспецмонтажа, позже — заместителя министра. Как-то возник серьезный конфликт между двумя крупнейшими союзными министерствами — Минмонтажстроем и Минтрансстроем. Случилось это у него на глазах в кабинете Николая Константиновича Байбакова, председателя Госплана.
В те дни впервые в Союзе строился аммиакопровод от Тольятти до Одессы. Для него необходимо было возвести мост через Днепр, самый крупный в Европе вантовый мост длиной 740 метров. Строить его поручили этим двум министерствам. За такие серьезные стройки обычно принимались после постановления ЦК и Совмина. В проекте было записано, что изготовит конструкции одно министерство, а смонтирует — другое.
Триады собирались, колдовали над проектом, и все три раза вычеркивался пункт, связанный с мостом. Объяснения вроде бы были основательными — и то и другое министерства были перегружены бамовскими проблемами. А тогда и впрямь на БАМ были брошены фактически все силы. Аракелян со Щербиной присутствовали на этих торжищах и пытались доказать, что аммиакопровод тоже дело нешуточное. Однако к их доводам все оставались глухи.
Тогда-то С. К. Аракеляну и пришло в голову пойти по домашнему, как говорится, варианту. В нашей отрасли всегда было немало всякого рода специалистов и умельцев. Что, если привлечь их? Тогда он сказал Щербине:
— Есть вроде бы способ вдвое облегчить задачу…
И выложил свои соображения.
Тот и минуты не раздумывал:
— Отличная идея!
Разговор перенесли в кабинет Байбакова. Изложили суть: пусть наши коллеги изготавливают конструкции, а мы будем монтировать мост. Байбаков на это сказал:
— Подумайте, братцы. Это же вам не мостик через деревенскую речку, а крупнейший вантовый мост в Европе. На окончательное решение даю вам два дня…
Поехали они в министерство, собрали специалистов, стали держать совет. Дело в том, что это их предложение было не с бухты-барахты. Подобный мост люди отрасли уже когда-то собирали. Он, конечно, был поменьше, и стройка была, наверное, менее ответственная. Решили: соберем людей, которые строили тот мост, организуем бригаду и этими силами решим задачу, которая оказалась непосильной даже для двух министерств.
Так и сделали. Немедля пригласили старых бригадиров, начальников участков и в рекордные сроки построили красавец-мост. Он и сейчас стоит южнее Днепропетровска. Самый крупный в Европе вантовый переход, высота пилонов 90 метров, пролеты — 760 метров. Белоснежный такой…
Продолжая разговор о щербиновском стиле, нельзя не вспомнить, как он держался на людях. В каком бы ни был он состоянии — падал ли от усталости, заболевал ли, он и виду не показывал. И терпеть не мог, если кто-то, заметив его состояние, пытался посочувствовать или предложить помощь.
В нем, по свидетельству многих, не было и намека на заносчивость, демонстративную исключительность собственной персоны. Он был прост и доступен. Однако при всей своей простоте на дух не переносил панибратства, похлопывания по плечу. Он старательно внушал собственный кодекс поведения своему ближнему кругу, подчеркивая, что, к примеру, разумная дистанция между молодыми и умудренными опытом, между начальником и подчиненным только на пользу делу. Он никогда не путал почтительность с раболепством, избегал заискивающих, тех, кто глядит в рот. «От таких, случись самая малая трудность, жди беды», — не раз предупреждал он.
На вопрос, что более всего претит ему в человеке, неизменно отвечал: «Ложь, вранье… Я всегда повторял и буду повторять, что обманщик в конечном счете обманывает самого себя».
И еще. Никогда не злоупотреблял строгостью. Он считал, что тот, кто не может взять лаской, не возьмет и строгостью. Возможно, поэтому к нему тянулась молодежь.
В 1978–1979 годах В. Я. Беляева возглавляла участок на строительстве газопровода Уренгой — Челябинск. Они стояли тогда под Тобольском, у Аремзян, знаменитых своими болотами. Условия были тяжелые. Но когда попривыкли и стало что-то получаться, взяли на себя обязательство построить выпавшие на их долю 60 километров трассы в сокращенные сроки. Но тут оказалось, что труба, которую им централизованно поставили баржами, совершенно непригодна для северных условий. Ее практически всю, а это 45 километров, забраковали. Она так и осталась лежать на берегу Иртыша как памятник головотяпству.