У меня такого опыта не было, в ранге первого заместителя министра — меньше года, поэтому я спокойно работал. И не задавался вопросом, кто будет министром. Как будет, так и будет.
Жизнь, однако, распорядилась по-иному. В первых числах февраля Борис Евдокимович поделился со мной, что есть, мол, мнение назначить министром… меня. Я, по правде сказать, оторопел: нарушалась традиция.
Задержка, сказал Борис Евдокимович, происходит из-за болезни Генерального секретаря ЦК КПСС Ю. В. Андропова. «Добро» на назначение министров дает только он, а затем, по сути автоматически, утверждают Политбюро ЦК и Президиум Верховного Совета СССР.
Я высказал сомнение: потяну ли, мало еще проработал на второй роли. Борис Евдокимович только усмехался и повторял:
— Я, брат, знаю тебя лучше, чем ты сам…
9 февраля меня пригласил секретарь ЦК Владимир Иванович Долгих. В самом начале нашего разговора зашел помощник Владимира Ивановича с печальным известием — умер Юрий Владимирович. Владимир Иванович сказал:
— Мы тебя знаем, рекомендуем, отбрось сомнения, берись уверенно, более подробно у нас будет время поговорить.
Следующая встреча была 20 февраля с Председателем Совета Министров СССР Николаем Александровичем Тихоновым. Он поинтересовался обстановкой в отрасли, спросил, какие проблемы тормозят дело. Затем дал некоторые приго-лившиеся мне позже советы. Тихонов при мне позвонил новому генсеку — Черненко. Положив трубку прямой связи, сказал, что Константин Устинович дал согласие на мое назначение министром.
21 февраля газеты опубликовали Указ Президиума Верховного Совета СССР о моем назначении. Борис Евдокимович в этот же день представил меня аппарату министерства.
Обсуждая с ним кандидатуру первого зама, мы остановились на Генадии Иосифовиче Шмале, заместителе министра. До этого, после Тюменского обкома партии, Шмаль успешно руководил объединением «Сибкомплектмонтаж».
…Как-то приезжает В. Э. Дымшиц на Богандинскую компрессорную станцию. Сентябрь, станция должна вводиться в конце года, а там, кроме свай, ничего еще нет. Вениамин Эммануилович начал выговаривать Щербине. Борис Евдокимович невозмутимо отвечает:
— Введем станцию в срок!
Дымшиц и не такие стройки видал. Головой покачал и уехал.
Борис Евдокимович собирает всех.
— Генадий, — говорит Шмалю, — тебя назначаю ответственным за эту станцию.
Шмаль там дневал и ночевал. В начале декабря провели технологическое испытание. Шмаль позвонил Щербине:
— Борис Евдокимович, станция работает.
Щербина без особых эмоций отвечает:
— Я тебя поздравляю.
Он не сомневался в таком результате. Верил в Шмаля.
Неделя — семь рабочих дней
Свой первый рабочий день в Кремле Щербина начал со звонка референту Управления делами правительства Б. Мото-вилову: «Ты мог бы сейчас зайти?» Тот сразу понял, о чем пойдет разговор. Они знали друг друга еще по работе в Миннеф-тегазстрое.
Поздоровавшись, Борис Евдокимович предложил:
— Слушай, у меня нет ни минуты на раскачку и изучение здешних порядков, а ты, слава богу, в этих стенах уже давно. Так что давай помогай, предлагаю тебе место своего помощника и приступай к обязанностям немедленно.
Выбор Щербины был, как всегда, точным. Мотовилов работал с Борисом Евдокимовичем вплоть до его ухода на пенсию.
По распределению обязанностей среди замов Председателя Совмина Щербина координировал работу шести министерств: нефтяной промышленности, газовой и угольной, энергетики, строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности, геологии. В его ведении были Госгортехнадзор и Госатомэнергонадзор, а также деятельность ряда других министерств и ведомств в части, касающейся топливно-энергетического комплекса.
Тихонов считал, что его замы и министры всегда должны находиться в своих рабочих кабинетах. И если было что-то не так, крайне раздражался. Не принималось во внимание даже то, что на каждой неделе проходило как минимум одно заседание Политбюро и одно заседание Президиума Совмина. В течение недели обязательно были и другие мероприятия, зачастую сугубо протокольные. Словом, в течение пяти рабочих дней недели и речи быть не могло о командировке на предприятия и стройки подведомственных отраслей. Но по одним бумагам Борис Евдокимович не считал возможным принимать серьезные решения. Его правило — оценивать ситуацию на месте, в реальной обстановке. Пришлось пять рабочих дней проводить в Москве и еще два — в командировке.