Берегом возвращался домой, вновь радостно думая о своей удаче: как в поисках на природе пейзажного мотива искал он места, где соединялись бы укромный уют и простор, так и в самом житейском мечталось, в идеале, совместить близость к Москве и сидение в каких-нибудь своих художнических «пенатах». Какое счастье, что уже второй месяц, с марта, они дышат деревенской волей и речным воздухом!
Попавшие в этот живописный уголок Калужской земли узнавали местную легенду, как плыл вверх по реке суровый воин, киевский князь Святослав. И так же сверкала Ока в 964 году. Но неведомы и дики были места, пока не завидел князь дымы людского жилья и на княжий вопрос с ладьи, что это за племя, прокричал ему берег: «То Русь! То Русь!» Так поначалу и запишется в историю городок — «Торусой».
Места заранее казались знакомы: о них рассказывали Сергей Васильевич и Софья Константиновна Ивановы, обитавшие одно время под Тарусой в Марфине, а главное, неподалеку, на том берегу Оки в своей усадебке жили Поленовы…
Да и сама мысль помочь Мусатову была, конечно, поленовско-цветаевская. Василий Дмитриевич был в курсе всех забот Цветаева, связанных и с музеем, и с его семьей: жена Ивана Владимировича была тяжело больна, лечилась за границей и жила там с детьми уже три года. Теперь, по возвращении в Россию, еще одну весну и лето им надо было прожить на юге, у моря. Поэтому дача, которую Цветаев много лет подряд снимал у города Тарусы, пустовала. А Мусатов — сочувственно переговаривались меж собой Поленов и его Наталья Васильевна — мало того, что писать летом должен и без денег сидит, так еще с ребенком маленьким в Москву переехал, а угла своего нет: ютится у друзей, и со здоровьем у него стало плохо. (Минувшей осенью попал Мусатов в московскую больницу, но уже не со старой болезнью, из-за которой врачи тоже давно настаивали на новой операции, — слег с почками. Еще одна напасть.) Так и привела судьба Виктора Эльпидифоровича на Оку.
Таруса с каждым днем все больше восхищала. Приехали сюда на грани зимы и весны, увидели серый деревянный городок с несколькими каменными купеческими особняками в центре, с населением в две тысячи человек, грязные улочки, сбегающие с берегового холма. Но вот, как и предсказывал Цветаев, лишь сошла на эти берега весна-красна, так и оказалось вместо Тарусы взаправдашнее «берендеево царство». Закрылась она вся белыми садами, и снизу, с реки, только и остались видны две тарусские приметы, каких не спрячешь: Никольский собор и Воскресенская горка с церковью. Холмистой кручей, обращенной к реке, своим уютом и даже этим заплеснувшим городок яблоневым лепестковым морем — напомнила Таруса водкинский Хвалынск, но здесь, в среднерусских широтах, было разлито в природе светлое и мягкое спокойствие…
Полторы версты надо идти от города — к южной его оконечности, где была цветаевская дача. Идти как раз через Воскресенскую горку и старое хлыстовское кладбище. Здесь, где на высоком откосе над Окой стояла скамья, Мусатов всегда присаживался надолго. Он сразу полюбил это место — еще в конце прошлого года, когда заехал в Тарусу и впервые осмотрел округу, куда предполагалось привезти семью на будущее лето. После, в письме одной из знакомых, он просил сфотографировать для него «восхитительную скамейку»…
Вот как вспомнит дом, в котором суждено было Мусатовым прожить более полугода, одна из дочерей профессора Цветаева — Анастасия:
«Простой серый дощатый дом под ржавой железной крышей. Лесенка с нижнего балкона сходит прямо в сирень… Старая скамья под огромной ивой еле видна — так густо кругом. В высоком плетне — калитка на дорогу. Если встать лицом к Оке, влево грядки, за ними — малина, смородина и крыжовник, за домом крокетная площадка.
Две террасы (одна над другой, столбиком)… Перед террасами — площадка меж четырех тополей… Внизу под дачей — пески, Ока, луг… Вся усадьба, некогда звавшаяся „Песочное“, часть когда-то большого имения…».
В жаркие летние дни дом был «сквозной» — все двери открывались во двор и в сад. А внутри дома оставался, конечно, весь цветаевский уют, вся обстановка.
И отчего бы не заглянуть туда, где так успокоительно дышалось, работалось Мусатову, где долго еще будет жить память об этом его дыхании, будут храниться какие-то его работы?
«Войдя в дом из сеней, выходивших во двор без ступеней, мы оказывались в столовой, высоко поднятой над садом, куда сходила крутая лестница… (наш дом стоял на отлогом скосе холма).
…Низок, глубок деревенский буфет у балконной двери… Рояль — коричневый… диван потерт…