Второй раз за сегодня Линден Сантиллиан уходил от меня после того, как пулей вылетал из моих проблем.
Это было забавно, правда. Когда-то это была моя работа.
Наблюдая за тем, как сосед растворяется в темноте, я подумывала о том, чтобы погнаться за ним, рассказать обо всех его ошибках и начертить несколько линий на песке. Один поцелуй не был приглашением разбирать мою жизнь на части. Он не знал меня. Он вообще ничего не знал. Он видел то, что хотел видеть, и на основании этого делал свои ошибочные выводы. Он ничего не знал обо мне.
Но я не погналась за Линденом. Не стала возражать. Я сложила руки на груди и пошла внутрь. Значительная часть меня все еще парилась, расплывалась, проводила электричество, но другой части меня нужно было свернуться в клубок и отгородиться от всего.
Все еще одетая в сегодняшнее платье, я опустилась на кровать и натянула на себя одеяло. Мне нужна была минута, чтобы умыться и переодеться в пижаму. Минута, чтобы успокоиться. Минута, чтобы перестать дрожать от слов, которые пробирали до костей.
***
На следующее утро я наблюдала за тем, как Линден выходит из дома с огромной дорожной кружкой в руке. Я провела большим пальцем по повязке на ладони, вспоминая, как эти пальцы ощущались на моей коже.
Он забрался в свой грузовик, даже не взглянув в мою сторону. Впрочем, он и так бы меня не увидел. Складной телевизионный столик и кухонный стул, которые я поставила перпендикулярно переднему окну, обеспечили мне идеальное сочетание солнечного света и невидимости.
Я замерла с ручкой над блокнотом со списком дел и смотрела, как он выезжает на дорогу и едет по улице. Когда задние фары грузовика исчезли, я отложила ручку и взяла телефон с импровизированного стола.
Я избегала звонков матери, даже когда в моей жизни царил порядок. У меня были на то свои причины, как и у нее — позволять этому избеганию перерастать в дистанцию.
Она жила за городом Сиэтл с мужчиной по имени Мартин Майо. Он был пилотом коммерческой авиакомпании с тринадцатилетним стажем, она — стюардессой первого класса, и они отдыхали в таких местах, как Сингапур и Сеул, и ездили на одинаковых BMW седьмой серии. Вот так у них все было. Высокий класс.
В общем, я хотела сказать, что мама могла бы помочь мне с деньгами, если бы я попросила, но я не стала просить.
Нет, пока мне удавалось сдавать в субаренду свою квартиру в Джорджтауне и оставлять нетронутым свой пенсионный счет. Я лучше опустошу этот фонд, чем обращусь к матери с просьбой. Черт, да я скорее продам свою плазму и заготовлю яйцеклетки, прежде чем просить маму о чем-либо.
Она и так потратила достаточно времени, беспокоясь обо мне и моем финансовом положении. Я не хотела, чтобы она волновалась сейчас, не тогда, когда у нее каждые три года новая машина и месячный отпуск на побережье Явы. Не тогда, когда у нее, наконец-то, все хорошо.
И это была одна из причин, по которой я игнорировала ее звонки в течение последних нескольких недель и отвечала на текстовые сообщения короткой и расплывчатой чепухой, вроде того, что у меня сейчас одновременно готовятся несколько блюд. И связь здесь очень плохая! Я перезвоню, когда буду знать, что не брошу твой звонок сразу же, хорошо? и Все в порядке, просто делаю несколько шагов.
Я не могла долго продолжать в том же духе. В ее последнем сообщении говорилось о корзине фруктов, который отказались доставить в мой дом. Она хотела знать, где я нахожусь, если не живу в Вашингтоне, и я полагала, что это справедливо.
Прижав телефон к уху, я вышагивала по комнате, пока в помещение вливалось утреннее солнце, теплое и такое ослепительно яркое, что приходилось прикрывать глаза. Звонок прозвенел всего два раза, прежде чем она ответила:
— Алло? Алло, ты здесь? Алло?
В трубке послышалось мужское: «Что происходит, Тауни? Кто это?»
Я вздохнула.
— Мама?
— Джаспер? Где ты, черт возьми, находишься?
Ее резкий тон остановил меня, и я развернулся лицом к окну. Пришлось закрыть глаза от солнечных лучей.
— Я в доме Мидж, мама.
Я услышала, как закрылась дверь и раздался какой-то шорох. И хотя на Западном побережье было еще рано, я поняла, что не разбудила ее. Первым делом мама отправлялась на занятия по физкультуре. Спиннинг, зумба, пилатес. Все в этом роде. То, чем с утра пораньше наслаждались обеспеченные женщины.
— Ты не скажешь мне, все ли с тобой в порядке? Я пыталась дозвониться до тебя.
Солнце нагрело мое лицо и шею.
— Со мной все в порядке. Я просто отдыхаю от всего.
Наступила тяжелая пауза, во время которой я почти видела, как мама накручивает волосы на указательный палец. В конце концов, она сказала:
— Итак, ты в Массачусетсе.
— У меня просто небольшой перерыв, — повторила я. — Скоро я вернусь в привычное русло. — Когда мама ничего не ответила, я продолжила: — Я хотел уйти от Тимбрукса, знаешь ли. Я начала планировать свой уход еще прошлой зимой.
Это было правдой в том смысле, что однажды утром в январе я села на пол в ванной и проплакала двадцать минут перед работой после того, как проснулась от полных ярости электронных писем от дюжины разных злых людей. Я не знала, что это ненормальный способ начать день. Я думала, что все постоянно плачут. Это ведь и есть определение взрослой жизни, верно?
— Я знаю, что у тебя всегда есть план, — сказала она, и в ее словах прозвучала неуверенность.
— О, есть. Определенно есть. Я рассматриваю некоторые предложения по консультированию. Ко мне проявляют интерес и средства массовой информации. Мне есть из чего выбирать.
— Это то, чего ты хочешь?
— Конечно, — быстро сказала я. Я не узнала свой голос. Он звучал пусто. — Почему бы и нет?
— Я не знаю. Я просто спрашиваю.
Мы на мгновение замолчали, солнце все еще палило мне в лицо. Я знала, что мои щеки будут розовыми, когда я отойду от окна.
— Со мной все в порядке, мама. Правда. Я просто взяла перерыв.
— А Престон?
Пожалуйста, не надо устраивать бурю.
— Отдыхаю от него тоже.
— Ты уверена, что с тобой все в порядке?
— Да. Вообще-то я очень занята. — Я посмотрела на потолок, который нуждался в нескольких слоях краски. — Действительно занята.
— А как дом?
— Немного хуже, но я не переживаю. Это забавно, знаешь ли, работать над небольшими обновлениями, небольшими проектами. В основном это покраска, вырывание старых ковров, уборка в подвале.
Я не сказала о летучих мышах. Это не казалось мне необходимой деталью. Как и о соседском мощном дровосеке. О нем вообще не стоило говорить.
— Я скучаю по ней, — тихо сказала мама. — Я бы хотела чаще навещать ее. Больше звонить. Письма и электронные письма были недостаточны.
Я почувствовала внезапный прилив слез, застивших мне глаза.
— Я тоже.
— Я жалею об этом, — сказала она. — Что не проводила с ней больше времени. Такова дерьмовая цена горя. Ты всегда остаешься с тем или иным сожалением, и оно никогда не оставляет тебя в покое.
Я не хотела говорить о сожалениях.
— М-м-м...
— Я не уверена, что смогла бы поступить как ты, — сказала она. — Так много воспоминаний. Я бы не смогла перебирать ее вещи. Это слишком тяжело.
— Я еще не приступала к ее комнате. Только перестилаю ковер, потому что он заплесневел.
— Это отнимает много сил, — сказала она. — Ты должна быть готова к этому.
Мое лицо было таким горячим. Я знала, что не сгорю от нескольких минут перед окном, но мне казалось обратное.