Бородино.
Буджак тонет в холодном ситнике. От мутного Дуная - до Аккермана, с оголенных верб Прута - и до самого Чёрного моря стоят сплошь дождевые дни. В бесконечную воду увяз окутанный моросью Буджак. Плачет осенний ветер. По старым поймам и заводям шумят упругие живые струны, гнутся под косохлёстом мётлы, устало кланяются земле сутужливые мокрые очереты.
В самые истоки рек уходят тугие камыши. И где-то там, в верховьях Днестра горит нагое дерево, из огня и цепей католической ненависти, голос старого Тараса гремит: Товарищество православное сминают грёзы вечных врагов! Очерет родины не выдаст границы ратного труда, затем ляхи не достанут. И не слышно..., поглотил огонь дух Тарасов.
Для кого-то может это причуда и ложь, - для чабанов такое ненастье: омерзение и тоска. Времени для рассуждений много, думают: а не сказать ли нам какую ни будь правду, чтобы от неё все шарахнулись.
Весь край одождило, пятый день поседевшее пастбище окутывает отвратительная кромешная маета, непрестанно идёт мелкий холодный бусинец. Беспрерывный дождь пробивает до костей, вымывает из недавнего состояния быстро перекатившееся лето, урожайные дни осени гонит, перелистывает весь пастуший год, в котором солнце и трава имеют главное значение. Облака надолго обложили пасмурное небо, тьма и мука вычеркнули сухой остаток радости. Были от того пастухи злы на себя, негодовали на всё небо и на весь белый свет. Память лета утонула - как тонет вода в грунтах. Шуршат военные плащи; на поясах ножи скучают, лезвия остыли, давно ли арбузы и дыни ворованные разрезали, орехи спелые кололи, ...и вдруг тоже, придётся овцу ослабшую прирезать, или подсобить палке и собакам волков отогнать.
Оголены сады и виноградники, убрано всё, чем полно лето, чем осень сладко дышала. Под защитным плащом зубастая скука, душа застряла в беспрерывном томлении. Струится сплошь мокрое возмущение, уныние кромешное скребёт. Сапоги утопают в грязи, в ужасно продрогшем предзимнем ознобе вязнут ноги. Какое-то изголянье. Задавлен негодованием надоевший долгий выпас совхозных отар: сколько можно, пора перегон объявлять!
Всё бездумно мокнет. Солнце, месяц, звёзды все пропали; кажется, навсегда растворились в чёрном небе, утонули в Чёрном море и в почерневшей душе.
Весь огромный Бородинский учебный полигон Южного Военного округа вязнет в мутной слякоти - в водородном забытьи спрятался участок будущей степной войны.
На полгода степь превращается в пастбище. На горизонте, обильный волосистый ковыль призрачно уплывает в бесконечное небо: чёрные и серые журавли, крупные бурые дрофы, сапсаны, пустельги, беркуты, лисицы, и вечные враги овец волки нашли здесь жизнь, прячутся в крупной траве. Чешут резцы разнотравьем совхозные овцы, - в скошенную пустошь обращают землю, нелепое представленье наступающей войны рисуют их копыта и зубы. Настоящий послевоенный загон для нужд боевого времени обозначен, будто бомба всё спалила. Взрывы бравых учений устрашают всё живое. Пять сёл в обширное травяное пространство превратились, уступили свои пахоты военному превосходству. Бьёт и превозмогает врагов коммунизма - непобедимая Советская Армия. Одна знает когда, какими бомбами громить порченный буржуазный строй. Дни учений тонут в волнах предстоящих побед - из торжественной пыли и дыма удалённых снарядов составлены облака успеха.
Напуганные взрывами отары скучиваются, словно побеждённые полки убегают в заросшие репейником лощины и овраги. Пристают щетинки-головки колючие к рунам, вес шерсти портят, содержание пряжи сорят. Овчарам укор и понижение премии от конторы.
Полигон спит, в дождь осени трава гнетуще потемнела заодно со всем мрачным небом и не выспавшимися чабанами. Птицы улетели, лисицы зарылись в норах. Кажется, небо совсем рассердилось на землю, похоже эта постылая холодная морозга, никогда не прекратится. Норма такого пакостного труда нуждалась в дополнительных начислениях, но сухие бухгалтерские учёты не любят прибавлять к зарплате ненастные надбавки.
Овцы мелкими копытцами дырявят промокшую землю, низко обкусывают, скребут вялые вымоченные стебли, жуют выползающие жёсткие корни серой травы; потерялись сочные травы летнего пастбища, с усердием животные подбирают затоптанные прежде, вымытые соломинки. Устали встряхивать с отросшей мокрой шерсти стылую воду.
Цыган за одно лето - две зимы меняет. Пастухи - три отдадут!
Нигде разлива нет, вся вода медленного дождя в землю уходит, довольные агрономы ежедневно замеряют толщину проникшей влаги в грунте. Для пастухов непогода - омерзенье выудила, время хуже настоящей войны. Невыносимая тяга - напиться ...и всё забыть.
Откормленные осенним зерном плоские ожиревшие бараньи спины таят под непрестанной моросью, всё явнее выползают сгорбленные хребты. Овцы тощают - перегон не дают. Голодные собаки ужали мокрые хвосты, в косогоры оврагов ловят сонных сусликов и ондатр. Дождистые серые дни незаметно вползают в непроглядно долгие ночи, тьма налита рассеянной беспрерывной влагой. Закат и восход растворились в ненавистно пасмурном небе. Две отары овец - живого соцхозяйства, уплотнились в дышащие холмы огороженные ветром. Последние стада близких совхозов угнаны из опустевшего пастбища. Одиноко торчат обточенные шерстью, глубоко вбитые в землю гладкие колья, знает бараньё обо что бока чесать. Ужатые мокрые бока медленно теплеют, согревают уплотнённую живую горку; тамга из мокрой шерсти ждёт, когда обозначится мрачный новый день, когда снова в вымоченной топкой зяби рассеется уворованный рассвет.