Обветшавшая за лето сень пастухов тоже вся налилась водой. Яма, устланная когда-то сухой травой со сложенными над ней двумя подручными сплотами, вся в воде. Стонет ночь, шалаш крытый камышом беспрестанно шуршит, до дощатой обрешётки промокает островерхая крыша. Всюду проникает вода: тулупы мокрые, военные плащ-палатки стекают струйками. Размыта переваренная желудками трава овчарни, вся уходит в землю. Дождь сам себе указ, знает, что ему нужно - не думает останавливаться. Кажется, что шумаркающий заунывный шелест кровельного очерета настроился всю жизнь угнетать прерывистый ночной сон людей. Пастухи по опыту годов знают, что задождило надолго, от этой мокрой бесноватой погоды толку не будет; выговорили всё, что можно было сказать. Умолчались, ждут перегон отар, распоряжение главного зоотехника ждут; скверные пастушьи слова не указ должности. Три района надо пересечь стадам пока доберутся на зимовку в сухие совхозные кошары - добредут к силосным ямам и скирдам сена измотанные люди и животные.
Только на шестой день сплошного дождя пришла короткая весть: можно перегонять.
- Перегон! Перегон дали. Перегон...
Чабаны за всю неделю впервые улыбнулись. Ваня Кравичка сделал вид что озаботился, с ухмылкой старшего чабана спрашивает:
- Бать Панча, когда стада на водопой гнать будем?
И тут же по спине карлигой получил, от летней дойки руки у старого жилистые:
- Сколько тебя учить, со мной без шуток водись, вон ровесники, их и базикай.
Ваня выстроил огорчённое выражение, ушёл грустить в развалившийся пригон, топчет размоченные останки овечьего навоза.
Два раза пересчитали головы, и каждый раз различные числа отображались. Решили что зоотехник, по ведомственной записи учтёт падёж. Присмотрели жирную рябую овцу, что увёл у чужого стада Бурма. Но матку не дал. Тогда, для восстановления количества зарезали самого набитого барана. Ежедневный быт на овчарне, существует без положенной надобности. Варили мокрыми дровами под удойным навесом в задымленном большом казане на чисто дождевой воде, соли оставалось мало, поэтому высыпали всю. Ели недоваренные жирные куски прямо из кипящего казана, алюминиевыми мятыми мисками навар пили, плохо обгрызенные кости собакам бросали, рассуждали о пользе баранины и надёжности предстоящего коммунизма; оскорбляли текущие порядки. Собакам ещё досталась требуха и окровавленные останки, даже шкуру рвали соскучившимися зубами овчарки, не с голода, потеху нашли. От, запоздалого указа, тёплого дыма и сытой баранины повеселели пастухи, глаза налились беспощадной уверенностью, вдруг далёкая привлекательность жён обнаружилась. Спали сном, отторгнутым от текущего пребывания.
Начало нового дня двинуло вымученные стада, кажется бубенцы, и погремушки на шеях баранов тоже лупили сумрачное утро - скоро шли стада в зимние овчарни. Ветер дул встречный, нет нужды понукать тягость пути. Мокрые поля положено держали набухший чернозём, без размыва и выдувания стояла пахота. Гонят стада по полынным лесополосам, по полям всенародным, что не успели вспахать до дождей. Всё, что гнило в почерневшей стерне - медункой заросло, овцам сытая отрада, мокрая поздняя трава быстро уминается голодным теменем, не надо смачивать слюнями губ и блеяния, поникшие мокрые стебли - долгим дождём пережёваны белые соцветия. Эх, лето, да ещё раз лето!
В лето, эти нивы и лесополосы, снова превратятся в хлеб и мёд. Безлистые виноградники гроздьями вина нальются. Вино домашнее полно перебродило, зреет в бочках. До бочек ещё далеко. Долгая сырость сушит пастухам глотки, гложет желания - мешает забытые волнения ощутить.
Сами дальше без окрика, в нужном направлении бредут овцы, нюхают предстоящую зиму. И собаки вяло лают. Сами дорогу руководят, тёплую кашу ждут.
В поведении животных всегда есть какая-нибудь тайна.
Угрюмо идут пастухи, издалека в знакомые холмы вглядываются, не хотят дорогу удлинять; быстрее бы щеколду дворовой калитки нащупать, домашним в себе нужду показать, беспокойство хозяйское ощутить, где каждая семья ждёт свою радость, имеет свои беды и переживания.
Разница дня и ночи - тускло выпячивается. В вечер, который только по мраку пространства распознать можно, дошли до большого селения. Как и все сёла Бессарабии два названия то село имеет. Молодые подпаски ни одно не знают, очистили сапоги от прилипшей грязи, забрались на бетонное крытое крыльцо замкнутого магазина, не успели сигареты купить, до утра далеко, одну на двоих раскуривают. Нигде никого, тьма кромешная поглотила всё село, единственный столб фонарём тусклой лампочки освещает сам себя, на возвышенном свету мелкий дождь чертит непрестанную косину, кругом ленивая вода; дрожь и сплошная стена мрака. Отара вокруг столба завились. Вместе с овцами всю ночь будут зябнуть чабаны. Стоя спать, придётся; долго ждать до запоздалого утра, когда направление пути уяснится.