- А мы, значит, по домам? - бойко и даже как бы с вызовом сказала Лида и тряхнула в воздухе листовкой.
Очкастый взял у нее листовку и, не читая ее, ответил:
- К сожалению, еще не по домам. Придется снова поработать на трудовом фронте. Только поближе к Москве.
- Александр Сергеевич, - перебила его уже немолодая, седовласая женщина, - неужели и здесь его не остановим? На Бородинском поле? Неужто пустим в Москву? До каких же пор?..
- В Москву не пустим, Елена Захаровна. Остановим и разобьем, - твердо и очень спокойно ответил Щербаков, и в его каком-то обыденном негромком голосе прозвучала уверенность, словно речь шла о чем-то бесповоротно решенном, что не подлежало никаким сомнениям. Он смело встретил укоризненный взгляд седовласой женщины, затем, не глядя в листовку, которую держал в руках, сказал уже в сторону Лиды: - Пугают слабонервных и паникеров… вот такими бумажками.
- И я говорила, товарищ Щербаков, пугают. А мы не боимся, - порывисто перебила его Лида. - Закончим копать окопы и сами возьмем винтовки. А что? Их миллион идет на Москву, а нас будет пять миллионов.
Варя догадалась: Александр Сергеевич Щербаков - секретарь Московского областного и городского комитетов партии, секретарь ЦК.
- Узнаю москвичей. - В ответ на Лидины слова Щербаков заулыбался широкой ободряющей улыбкой. Потом пухлое болезненное лицо его стало серьезным. В прикрытых очками глазах вспыхнула беспощадная решимость. Он скомкал в кулаке листовку и швырнул ее в сторону. Продолжал твердым, спокойным тоном: - Положение, товарищи, очень серьезное, и мы не собираемся нисколько приуменьшать опасность. Перед нами на дальних подступах к столице стоит сильный и жестокий враг. Будут кровопролитные бои, решающая битва. И мы ее выиграем.
Здесь, на подмосковных рубежах, на историческом русском поле, фашисты найдут свою могилу. Вы ее вырыли, а ваши мужья и братья закопают в нее непрошеных гостей. Спасибо вам от защитников Москвы, спасибо от Московской партийной организации за самоотверженный героический труд, за ваш подвиг. Вы создали перед врагом подлинный бастион.
Он говорил самые обыкновенные, простые слова, без пафоса и эффектных жестов, но ясный и спокойный голос его звучал так проникновенно и внушительно, что как-то сразу располагал и внушал доверие. Варе казалось, что Щербаков читает и ее мысли, и мысли Лиды, и, наверно, этой седой женщины и говорит эти мысли вслух, и оттого, что говорит их он, мысли эти приобретают особую весомость и силу.
Щербаков говорил неторопливо, а между тем он спешил: сегодня нужно было доложить Верховному о готовности Можайской оборонительной линии и о фортификационных работах на ближних рубежах Москвы.
Немецкие самолеты появились после полудня. И появились они внезапно из-за Утицкого леса со стороны железной дороги. Их заметили не сразу, потому что шли они от солнца. Сначала услышали гул моторов. И не успели подать команду "Воздух!", как над головами работающих женщин, словно смерч, пронеслись на бреющем полете два черных креста, исторгая на землю свинцовый град. Варя инстинктивно пригнулась в окопе и в тот же самый миг увидела, как стоящая невдалеке от нее Лида взмахнула руками, точно собралась лететь, и не опустилась, а упала, опрокинувшись на спину. Варя первой подбежала к ней, наклонилась:
- Что с тобой, Лида? - И тут же увидела на розовой кофточке темное пятно. Испугалась, растерянно посмотрела на подбежавших женщин. Лида лежала неподвижно, глядя в небо застывшими и как будто удивленными глазами.
Елена Захаровна взяла ее руку, нащупывая пульс, затем приложилась ухом к груди. Воцарилась натянутая как струна, выжидательная тишина. Елена Захаровна поднялась и сказала, ни на кого не глядя:
- Была Лида - и нет ее.
Кто-то закричал:
- Лидку убили!..
И зашумело, заохало, заволновалось многоголосое людское море.
- На фронте убивают, и в тылу не милуют.
- Тут тоже фронт.
- Вон она какая, смертушка: жил человек - и нет его.
- Не споет нам Лидочек, не порадует…
- Веселая была, люто фашистов ненавидела, вот они до нее и добрались.