— Я дал ему несколько одеял и всякое шмотье из бельевого шкафа.
— О. — Мне даже это и в голову не пришло. — Спасибо.
— Хм-м, — хмыкает он, откидывая одеяло и забираясь под него.
Я тут же чувствую тепло его тела и соприкосновение с его кожей. Хуже всего то, что я даже не могу попросить его подвинуться, потому что он занимает всю чертову кровать. Остин неуклюже поворачивается ко мне, одной рукой скользит мне под шею, а другая ложится на мою талию. Мое тело и легкие замирают, но он больше не двигается, поэтому я поворачиваюсь на бок, лицом к двери, и сворачиваюсь клубочком, подтягивая колени к груди. Затем тяну подушку, чтобы головой оказаться на ней, а не на руке Остина. Сдвигаюсь еще немного, высовывая из-под одеяла одну ногу, затем, чуть ее подтянув, перекатываюсь на живот.
— Господи, — рычит Остин, обнимая меня за талию и притягивая спиной к себе так, что мое тело повторяет изгибы его тела.
— Остин, — шепчу я и пытаюсь высвободиться, но его рука только крепче сжимается. В конце концов, от расстройства и усталости я сдаюсь и засыпаю, стараясь не обращать внимания на то, как хорошо быть в его объятиях.
Просыпаюсь от слишком сильного жара и давящей тяжести. Мне требуется мгновение, чтобы вспомнить, что я в постели с Остином, но среди ночи наша поза поменялась, и теперь он наполовину лежит на мне, обнимая рукой и закинув на меня ногу. Я запрокидываю голову и смотрю на часы, красные цифры высвечивают несколько минут седьмого. Я все еще чувствую усталость, но за долгое время я спала лучше, чем когда-либо. Рассуждаю про себя, как встать с кровати, затем откидываю половину одеяла, заставляя Остина ворчать, слегка отодвигаюсь, снимаю с себя его ногу, но он крепче меня обнимает, пригвождая к кровати. Пока я лежу, прислушиваясь к звуку его легкого храпа у моего уха, веки начинают тяжелеть и, прежде чем осознаю, снова засыпаю.
Ощущение грубых рук, двигающихся вверх по моим бедрам, по заднице, и к пояснице, заставляет мои глаза открыться.
— Детка, ты должна подвинуться, — рычит Остин, отчего сердце начинает сильно биться, а желудок сжимается. Мои ноги обвивают талию Остина, промежность близко к чему-то толстому и твердому, и я щекой прижимаюсь к его покрытой волосами груди. Осознав, где оказалась, отлетаю назад, путаюсь ногами в одеяле и падаю с кровати на задницу.
— Черт, — срывается с его губ, он каким-то образом ухитряется меня поднять, будто я ничего не вешу, и затащить обратно на кровать, укладывая перед собой и проводя по мне руками. — Ты в порядке?
Я киваю. Я в порядке. Мое эго — не совсем. Чувствую, как лицо распаляется до ста градусов, и вижу, как его губы дергаются в улыбке, а затем он, громко хохоча, падает навзничь на кровать.
— Не смешно, — фыркаю, затем думаю о том, как безумно я, должно быть, выглядела, и прикрываю рот ладонью, когда в горле начинает клокотать неконтролируемый смех.
— Детка, эта херня была чертовски забавной, — Остин смеется сильнее, заставляя меня стянуть подушку с кровати и уткнуться в нее лицом, громко смеясь, согнувшись пополам от силы этого смеха. — Уверена, что с тобой все в порядке? — спрашивает он, когда его смех утихает, а я отнимаю лицо от подушки.
— Да, я в порядке. — Я слегка опускаю голову, отводя взгляд.
— Сколько сейчас времени?
Смотрю на часы и чувствую, как глаза расширяются.
— Срань господня!
— Что? — Повернув голову, он смотрит на часы. — Сейчас только десять.
— Я целую вечность не просыпалась позже шести, — бормочу, зная, что он каким-то образом сделал это: дал мне возможность поспать.
— Тебе нужно было выспаться. Не хотел тебя будить, но мне нужно отлить.
От этого мое лицо, которое уже остыло, снова краснеет. Это также заставляет меня задуматься, как долго я на нем спала после того, как он проснулся.
Я смотрю, как Остин встает с кровати, поднимает с пола джинсы и надевает их, мой взгляд останавливается на большой выпуклости его боксеров, прежде чем она скрывается за потертой джинсовой тканью. Затем мужчина открывает дверь и выскальзывает из комнаты. Я лежу и гадаю, что, черт возьми, творится у меня в голове. Мама умерла совсем недавно, в груди бьется боль, от которой я, кажется, не смогу избавиться, но через меня проносится затаенное чувство счастья. Странно быть одновременно грустной и счастливой, но именно это я и испытываю.
Не помню, когда в последний раз смеялась так сильно, что у меня болят мышцы живота. Встав с постели, хватаю со стула свитер и облачаюсь в него, затем роюсь в ящике, отыскивая пару кашемировых чулок, доходящих до середины бедра. Когда дверь снова открывается, заставляю себя не смотреть на Остина, пока он не рычит: